И он тут же вцепился в правый рукав – заскорузлый? Ткань сминалась безо всяких усилий. Как же?.. И… где кольчуга? Ведь он подъезжал к масджид в кольчуге! Подъезжал, чтобы… что?
Видно, под ногами был самый гребень бархана – ибо туфли заскользили по песку вниз, вниз, Абдаллах глупо замахал руками – и рухнул, с воем поехав вниз на спине, все так же размахивая руками.
Раскрыв глаза, он увидел розовеющее небо. А приподнявшись – лес колонн, черных и тонких, в желто-розовой перспективе рассветной пустыни.
Город. Город из старинных легенд о великой пустыне Руб-эль-Хали. Ирем Многоколонный.
А там, дальше – не горы. Руины. Развалины огромных зданий.
И ряды колонн. Бесконечные, пересекающиеся. Столпы тонкие и сросшиеся телами, еще несущие портики и одиноко стоящие. Налево, среди груд разбитого кирпича, уходила целая аллея обломанных, словно гигантским мечом срезанных колонн. Ни капителей, ни портиков. Они торчали из моря песчаника и щебенки, как обломанные сваи моста. Моста откуда… и куда?..
В высоченную полукруглую арку ворот в разбитой стене втягивался караван. Верблюды степенно вышагивали, помахивая хвостами, рядом устало брели погонщики.
Аль-Мамун заорал и побежал за ними.
– Мир вам! – сбиваясь с дыхания, выкрикивал он. – Мир вам от Всевышнего, люди!
Почти добежав до ворот, Абдаллах все-таки споткнулся и упал. А когда поднял голову, в черной арке никого не было. Только свистел ветер. Поглядев на свои ладони – а не разодрал ли, странно, что не болят, аль-Мамун увидел кровь между пальцев и грязную, жестко топорщившуюся ткань рукавов. Заскорузлая кровь потемнела и стала бурой.
Подняв глаза снова, он увидел в воротах черную фигуру женщины.
Наглухо завернутая абайя трепалась под рассветным ветром, поблескивали монеты надо лбом. Наносник маски-бирги выдавался вперед, словно птичий клюв.
Прямо за спиной женщины виднелась площадь, на которой раскачивались три пальмы. Пальмы на городской площади? Проросли сквозь плиты в развалинах, не иначе…
– Мир вам от Всевышнего, почтеннейшая! – вежливо поприветствовал женщину аль-Мамун.
Когда она заговорила, Абдаллах понял, что холод, сковывавший его руки и ноги, – это был не холод. Это был страх. Цепенящий, ледяной страх – теперь-то он понял, что значит это присловье. А еще у женщины не было голоса. Шепот вползал внутрь головы, куда-то в болезненную пустоту за вытаращенными глазами:
Аль-Мамун дрожал на нездешнем ветру. То, что казалось ему рассветом, обернулось закатным багровым румянцем. Тени стремительно росли, удлинняясь, с гребешками песка втягиваясь ему под ноги.