Шелк зашелестел, голову повело от сладкого, тающего на языке запаха.

Борясь с неожиданно накатившей слабостью и мутью в голове, Абдаллах лишь нахмурился, когда к нему протянулась рука Тарика: давай помогу. Внутри черепа все распалось на какие-то кусочки воспоминаний, аль-Мамун явственно ощущал необычное для себя расслабление – и, в то же время, смутную тревогу. Словно что-то саднило под лобной костью, пытаясь напомнить о себе, словно что-то он забыл, и без этого кусочка мысли вся целостность затейливой вязи мира перед глазами распадалась на отдельные завитки…

Пальцы Тарика снова приглашающе согнулись: давай, мол.

Отчаявшись припомнить ускользающее и тревожное, аль-Мамун вздохнул и поднялся на ноги.

Пошатнувшись, он оперся на плечо нерегиля. Потом решительно пошел вперед.

Дойдя до занавески, аль-Мамун кивнул: откинь. Тарик повиновался, Абдаллах отпустил его плечо и пошел дальше, дальше, через пыльные покинутые комнаты, в которых, похоже, никто никогда не жил.

Дойдя до выходящей на передний двор двери, аль-Мамун устало вздохнул и сам развел руками протертый матерчатый коврик в проеме. Весеннее солнце и тысяча цветов брызнули в разум, отупевший в затхлости внутренних покоев. Среди помета и соломы метались куры и цыплята, топали копытами лошади, блики света играли на пластинах панцирей и ярком зеленом шелке рубах входивших в ворота воинов. Посмотрев себе под ноги, аль-Мамун увидел желтые костистые ступни с уродливо отросшими ногтями.

Озадаченно посозерцав их с мгновение, он охнул и пошатнулся.

Тарик снова поймал его под руку.

– Я… – пробормотал Абдаллах, ошалело таращась на свои ноги.

– Можешь ходить.

– Но…

– Смог бы и раньше, если бы подлый старикашка массировал тебе мышцы и заставлял передвигаться по комнате.

– А…

– А он давал тебе опиум и оставлял лежать.

– Но…

– Ему хорошо платили за это.

Резко выдернув руку из цепких пальцев сумеречника, аль-Мамун ухватился за шершавый, рассохшийся дверной косяк. Державшие коней под уздцы джунгары с любопытством посматривали на халифа. Воины Движущейся гвардии видели худого верзилу в несвежей рубахе и мятых штанах, босого и всклокоченного.

Прекрасное зрелище.

Прекрасное положение, о Абдаллах.