– Темнеет…

– Ты че, джиннов боишься? – презрительно хмыкнул Бехзад. – А еще ашшарит называется.

Остальные айяры громко заржали – пожалуй, громковато для такого места, но смех прогонял страх. Про развалины Касифийа рассказывали много всякого.

Джамшид продолжил опасливо коситься по сторонам:

– В Фейсале небось тоже все ашшариты были. Однако ж как Шамса ибн Микала порвали – только голова целая и осталась…

Смех резко стих.

О страшном происшествии во дворце наместника рассказывали все больше шепотом. Случилось неслыханное: потомственного правителя города прямо в его покоях сожрали джинны – да как! Голову нашли на столике для письма, внутренности – раскиданными по коврам, а кровь – размазанной по стенам. И никто, конечно, ничего не слышал и не видел…

– Не боись, – с деланой беспечностью отмахнулся Бехзад. – Сказано: ждать против шестого по счету дома от перекрестка с бычьей статуей. Мы и ждем.

Синева надо головой густела. Узкая слепяще-желтая полоска медленно гасла над башнями покинутого города.

Среди мертвых улиц звук разносился мгновенно – цокот подкованных копыт услышали все. Всадники на не по-ашшаритски высоких конях показались через несколько долгих мгновений. Сначала слышалось только – тук, тук, цок, лошадиный храп. И далекие, но очень звонкие голоса.

Один, второй, третий, четвертый – неторопливо и беспечно выворачивали они из-за поросшего акациями дувала на углу. Сумеречники держались в седлах прямо, небрежно придерживая поводья. Рукояти мечей непривычно торчали из-за спин.

– Неужели нельзя было нанять наших? Среди воинов племени хашид нашлось бы немало желающих… – прошипел бедуин Амр, неприветливо щурясь на приближавшуюся кавалькаду.

Бехзад насчитал пятерых сумеречных. Ну и трех баб. Бабы, правда, тоже были при оружии, с мечом и луком при седле.

– Твои бы не справились, – поморщился он в ответ. – На гвардейцах всегда кольчуги, их не возьмешь вашими стрелами. И клинками тоже не возьмешь.

Амр презрительно сплюнул, нагло лыбящиеся лаонцы это увидели. Главный оскалился – непонятно, с весельем или злобно. Гримасничающих самийа не поймешь: на острой морде всегда написано одно и то же – злорадство пополам с издевательской усмешкой.

Девки распустили косы до самого седла – толстенные, не туго заплетенные, цвета спелой пшеницы. Ни платка, ни бурнуса на них, бесстыжих, конечно, не было, хотя одеты были на ашшаритский манер, в просторные бурые накидки и заправленные в сапоги широкие штаны. Вот только морды над джуббами кривились вовсе не человеческие: золотистые, со здоровенными глазищами такого же жидкого золота. Посверкивали длинной искрой пышные, соломенные и огненные волосы.