Аль-Мамун присел на ковер – тоже неплохой, мать упорно настаивала на том, что место пребывания Стража должно быть убрано со всей возможной роскошью. Правда, Абдаллах отчаялся понять, как в отношении госпожи Мараджил к нерегилю сочетались великолепные ковры, золотая посуда, цепь с ошейником и умиротворяющие клещи с дыбой.

Так вот, усевшись на ковер, он поставил чашку на пол. Молоко плеснулось в посудине, едва не залив роскошный густой ворс.

Ворох шуб не шевелился.

И тут аль-Мамун озадачился: а что, собственно, делать дальше?

Протянуть руку и растолкать спящего?

М-да, примерно так и поступили, когда пребывавшего в беспамятстве нерегиля расковали, извлекли из ямы, вымыли и одели в чистое. Сумеречник едва не свернул шею лекарю – старый Садун чудом остался в живых. Самийа рычал и рвался в удерживающих руках воинов, подобно хищному зверю. С тех пор нерегиль сидел на цепи, и близко к нему не подходили.

Абдаллах почесал в затылке под куфией, изумляясь идиотизму ситуации. Уважаемый джинн, не желаете ли полакать вкусненького? Да как вы можете такое предлагать! Неужели вы, почтеннейший, не видите, что уважаемый джинн спит, храпит и видит седьмой сон?

Ну не дурь?

Да еще старый Садун стоит и смотрит на все это дурацкое представление.

Аль-Мамун вздохнул и обернулся к лекарю:

– Оставь нас, о ибн Айяш. Я не враг себе и не стану совершать неразумного…

Садун молча поклонился и исчез за дверью.

Еще раз посмотрев на молоко, Абдаллах фыркнул – воистину, сейчас он пребывал в самом глупом положении за всю свою жизнь.

– Эй… – нерешительно окликнул он гору меха.

«Уважаемый джинн, не изволите ли высунуть голову и полакать молочка?..» – пронеслось в голове.

Голова высунулась из-под шуб настолько быстро, что аль-Мамун подпрыгнул от неожиданности. Глухо звякнула цепь – и они уставились друг на друга. Абдаллах – озадаченно, Тарик – мрачно.

– Ты не имеешь власти мне приказывать, – проговорил, наконец, нерегиль. – И не смей надо мной издеваться… человечек.

Аль-Мамун вздохнул и покачал головой. В прошлый раз Тарик тоже дерзил и сплевывал обидные слова. И выглядел точно так же – хмурый и стриженый: свалявшиеся за полтора года заточения волосы не удалось промыть и расчесать, пришлось обрезать под корень. Вспомнив тот первый разговор, Абдаллах неожиданно рассердился. И строго сказал:

– Имею. Полное право. Согласно завещанию отца я – халиф аш-Шарийа. Что бы ты по этому поводу ни думал.

Нерегиль выкопался окончательно, сел и оперся подбородком о пальцы сложенных рук. И прижмурился – с любопытством, догадался аль-Мамун.