– Это волшебное существо, Абдаллах, – матушка, видно, тоже устала ходить по кругу в их бесконечных спорах. – Волшебные существа…

– …ведут себя не так, как люди, – с досадой отмахнулся аль-Мамун.

Подумать только, а ведь это он, Абдаллах, посоветовал брату разбудить нерегиля. А мать сопротивлялась, как могла… Теперь, по странной прихоти судьбы, все обстоит с точностью до наоборот. Впрочем, он знал лишь то, что ему рассказывали о книге Яхьи ибн Саида, – саму рукопись в руках не держал, да и список так и не собрался заказать, все не до того было. Хотя… о легендарной строптивости Тарика ему тоже рассказывали. Да что там, о ней даже уличные певцы распевали…

Что ж, жаль. Но, по правде говоря, так было даже проще. Тахира вполне достаточно против разбегающейся, как тараканы, свиты предавшего брата. А карматы – ничего тут не поделаешь, с карматами придется справиться самому. Он доведет до конца начатое аль-Амином. С оголтелыми фанатиками покончит флот и высадившееся на берег аль-Ахсы войско.

Ну что ж, все становилось ясно и понятно. Надо бы попросить Сахля доставить сюда шкатулку с печатью Дауда. В конце концов, хватит мучить себя и… других, пора прекратить это бессмысленное копошение в глухом городишке и идти на столицу.

– Абдаллах?..

Госпожа Мараджил стояла, кутаясь в роскошную ярко-фиолетовую пашмину. За ее спиной жались одна к другой замерзшие невольницы.

– Прошу тебя, попытайся еще один раз. Последний.

Накидывая шаль на голову, она величественно кивнула, прощаясь. И пошла с айвана. Садун продолжал сидеть на голых досках пола, перебирая узелки веревочного пояса.

– Ладно, – вздохнул аль-Мамун. – Попробуем. В последний раз…

* * *

У деревянной решетки жались и ежились стражники – впрочем, возможно, от холода. Двое здоровяков в шелковых синих кафтанах нишапурской гвардии тянули ладони к жаровне и зябко поводили плечами. То и дело посматривая – туда.

За резными квадратами было прекрасно видно, что нерегиль, против обыкновения, не сидит, упершись тяжелым взглядом в дверь, а лежит, с головой закопавшись в меховые покрывала.

«Вот и все чудище, – озорно подумалось аль-Мамуну. – Горка меха – и только…»

Дверь заскрипела, открываясь, но куча шуб не пошевелилась.

Осторожно – чтобы молоко из чашки не расплескать – Абдаллах прошел к ало-синему краю хорасанского ковра, на котором лежал нерегиль. По-прежнему под ворохом шуб – трех соболиных и одного норкового покрывала. Под ворох уходила блестящая толстая цепь, крепившаяся к внушительному кольцу на стене. Прям как тигр в зверинце, только мех не свой, полосатый, а чужой, со зверьков из лесов на ханьской границе…