– Я не сказал – права. Я сказал – власти, – усмехнулся сумеречник.

От этой кривой ухмылки Абдаллаха прорвало:

– А мне плевать на твои волшебные выкрутасы! Я – человек и понимаю все по-человечески! Как разумное существо! А ты – как волшебное! То есть через жопу! Что плохого тебе, такому всему из себя волшебному, я сделал, когда освободил из тюрьмы?! А? Отвечай! Почему кидаешься на моих людей?!

В ответ нерегиль приподнял бровь и взялся двумя пальцами за цепь:

– Это ты называешь освобождением? По-твоему, я, как ханьские монахи, которые учат, что свобода – внутри, должен считать это – иллюзией?

– Мне плевать на ханьских монахов, – мрачно сказал аль-Мамун. – Ты повел себя недостойно разумного существа. Ты набросился на лекаря.

– На разумных существ ошейники не надевают.

– Вот именно. Надевают только на волшебных. Потому что они калечат людям мозги.

Тарик продолжал задумчиво смотреть на него. От взгляда мурашки, конечно, не бегали, но ощущение было такое, словно кто-то пытается изнутри ощупать голову.

– Отвечай, – строго потребовал аль-Мамун. – За что меня так ненавидишь? И зачем напал на невольника?

Нерегиль спокойно проговорил:

– Я не тебя ненавижу. Я вас всех ненавижу. Всех скопом.

– За что же?

– За то, – отчеканил самийа, – что вы воюете беспрерывно. А когда не воюете, то друг друга убиваете и чужое делите.

– Это ты о чем? – мрачно поинтересовался Абдаллах. – Мне, чтоб ты знал, чужого не надо. Я свое защищаю. У меня в Нишапуре – семья. И подданных в Хорасане – пять с лишним миллионов человек. Ты полагаешь, мне нужно было сдаться брату? Чтобы города и вилаяты жгли и грабили, а моих родных – развесили на балках дворца в Нишапуре?

А потом не удержался и добавил:

– Впрочем, волшебному существу вроде тебя не понять. Именно этим ты со своими дикарями и занимался восемьдесят лет назад в Хорасане.

В лице Тарика не дрогнул ни один мускул.

Вдруг бледные губы разжались:

– Кто подослал в харим аль-Амина женщину по имени Кабиха?