Много о чем говорил еще Абдаллах в то утро, после того как приказал казнить аль-Сахля и выставить на поругание голову Садуна, а ту девочку с несчастным ребенком с почестями похоронить в большом мазаре мервского мрамора.

Мазар уже начали строить. Тела аль-Амина так и не нашли – еще бы они нашли, Тахир четко исполнил ее приказ притопить труп в широком, глубоком месте, где течение сильное и все уносится к морю. Не хватало им еще могилы халифа-мученика, неправедно убитого братом…

Все еще горько кивая воспоминаниям, Мараджил подняла глаза и встретилась взглядом с сыном.

Абдаллах выглядел неважно – сказывались бессонные ночи бдений над документами и счетами. Запущенные дела не отпускали его даже в пятницу: произнеся проповедь, аль-Мамун шел в диван просматривать бесчисленные бумаги и выслушивать вазиров. Ее сын пытался укрепить стены песчаного замка ашшаритского государства, пытался изо всех сил, пристукивая лопаткой, поливая из ведерка водичкой…

Увы, Абдаллах не желал признавать, что песок расползается просто потому, что на песке не суждено построить и украсить строение. Абдаллах смеялся над гороскопами, отфыркивался от страшных слухов о карматских землях, отмахивался от известий о необычайных и страшных происшествиях, множившихся во всех провинциях халифата. Ее Абдаллах был мутазилитом, он признавал верховенство разума – и разумное устройство вселенной. Взбесившиеся боги и забытые духи в разумно устроенную вселенную не вписывались и потому попросту отсутствовали в мире ее умного, начитанного, образованного сына.

– Ну, здравствуй, солнышко…

Она назвала его старым, детским еще именем – Афтаб. Солнце. Солнышко. Веселый солнечный зайчик.

– Зря вы пришли сюда, матушка, – спокойно отозвался он.

И устало протер глаза.

– А я с новостью к тебе, – сказала она. – Удивительной новостью, Абдаллах. Для тебя одного удивительной.

Укол оказался метким – прямо как в переносицу. Его всего передернуло:

– Что случилось?

– Да то, – строго сказала Мараджил, – что нерегиль объявился.

– Где? – вскинулся аль-Мамун.

Самийа поцеловал халифский фирман в Мейнхе – и тут же слег в тяжелой лихорадке. Видно, давало о себе знать возмущение сил в полуночном и сумеречном мирах. Гибель властителя и братоубийственная война прорастали нехорошими ночными всходами: болезнями, тяжбами, враждой и глупыми преступлениями. Вот и волшебный страж спокойствия халифата не избежал дурного влияния светил, поддался недугу – настораживающий, плохой знак. А ведь она строго-настрого приказывала кормить заточенного в башне самийа с золотой посуды и приносить ему все самое лучшее.