Та затряслась, как тамариск под ветром, и испуганно заглянула богине в лицо:

– Что же мне делать, о Всемогущая?..

Узза снова кивнула собственным мыслям и ответила:

– В городе властвует сила печатей, о Рабаб. В Нахле я тебя от зла не укрою – старая Узза бессильна там, где ходят по новой вере…

– Но…

– Слушай меня, о женщина, – вдруг очень строго сказала богиня.

Отступила на шаг. И подняла темную, длинную ладонь:

– Слушай. У тебя есть два пути, о Рабаб. Ты можешь повернуться спиной к бедствиям, взять своего раба и уехать куда глаза глядят – прочь от Нахля, прочь от могилы матери. Я дам тебе много еды, верблюда и коня, и джинны из моих слуг проводят тебя до места, которое ты выберешь своим домом.

– Ни за что!!! – трясясь от ненависти, выкрикнула бедуинка. – Я разорву этим ублюдкам горло зубами! Я вырву их печень и буду танцевать с ней, подобно Хинд, вспоровшей брюхо Хамзату! Скажи, что этот путь не единственный, о могучая! Я жажду мести! Чего стоит жизнь такой, как я – нищей и оплеванной! Я умру, но убью их! Убью! Убью! Убью!!!..

Последние слова Рабаб выкрикивала, топая ногами и задыхаясь от горячей, рвущей глотку ярости.

А когда осипла и прооралась, поняла, что Узза стоит над ней черной тенью, а вокруг мертво свистит ледяной ветер.

– Я сделаю по твоему слову, о женщина, – наконец, откликнулась богиня – ночным, холодным голосом. – Ты отомстишь.

– Но как?.. – все еще задыхаясь от азарта ярости, воскликнула Рабаб.

– Я пошлю того, кто отомстит.

– Ангела? – счастливо вспыхнула глазами бедуинка.

– Ангела, – кивнула высокой черной короной богиня. – Ангела-истребителя.

Бедуинка заломила руки и со счастливой улыбкой упала на колени.

Узза коротко глянула в непроглядную темноту неба, кивнула собственным мыслям – и исчезла.

Возвращались они глухой ночью, в карван-сарае уже потушили огни – ну так, только костерок из кизяка у ворот потрескивал, а вокруг жались невольники с дешевыми копьями.

Рабаб с Залимом прошли мимо них, не оглядываясь, – прямо в свой закуток с левой стороны, третья занавеска по галерее. Во дворе чернильной лужей плавала тьма, из глубокого лаза в подземный зал, где спали рабы и верблюды, доносились вздохи и усталое поревывание скотин. Бедуинка мысленно подсчитала оставшиеся дирхемы в рукаве: эх, если этот ангел задержится, деньги иссякнут, и придется съезжать вниз, к животным и чужестранцам, прямо под глаза здоровенной статуи ханаттийского бога с добрым сонным лицом и в высокой короне.