Женщина молчала. Мальчик подождал какое-то время, а потом сказал весело:

— Налейте нам еще чаю тогда! — И повысил голос: — Марин! Хватит, садись сюда!..

Кровать в квартире была одна. С перестланным бельем, с большим пушистым пледом, легким и теплым, в бело-голубом пододеяльнике. Женька думал, что уснет сразу, как только ляжет… и, наверное, так и было бы… но, когда он уже улегся и потянул плед, до него всерьез дошло, что Маринка все еще тут. Она стояла у окна и как раз сейчас задернула плотную штору. Стало темно-темно, и она сказала:

— Все небо в тучах…

— Марин, если ты не… — торопливо начал Женька, привстав на локтях. В темноте что-то зашуршало, щелкнуло. Потом уже рядом послышался голос девчонки, в котором прозвучал смешок:

— Подвинься, — а потом (Женька окаменел под одеялом, забыл, как дышать, и даже глаза закрыл) — тихий шепот рядом: — Иди сюда, Жень. Иди, иди. Я так хочу. Ну?

Женька, обомлев, перевалился на бок, протянул руки и почти судорожно обнял ими что-то сильное, теплое и — родное…

Она проснулась первой. Тяжелые шторы были слабо подсвечены снаружи, хотя часы на столике показывали уже почти восемь. Свет казался коричневым, но не неприятным, мягким таким. Он заполнял комнату, тихий, спокойный, неподвижный.

Простыню надо будет поменять, вдруг подумала она, и это была первая не сонная мысль. Женька увидит, будет стыдно… но тут же поняла, что это глупость. Женька теперь ее… муж? Получается, да. Как-то оформить это надо? А им уже можно? Она читала новые законы, но не помнила, что там — про возраст, про регистрацию… Но Женька должен знать.

Она чуть повернулась. Женька во сне обнимал ее за талию и сейчас не отпускал, хотя и не проснулся. Он залез под одеяло почти с головой, торчали только русые вихры на макушке. Маринке ужасно захотелось дунуть на них или подергать. Но Женька спал так глубоко и тихо, что она поняла вдруг: «Он правда очень устал. Ото всего. Пусть спит».

Она отпросилась на сегодня в своем подразделении Трудовой армии, идти надо было только следующим утром. Хорошо бы и Женька сегодня никуда не ушел. Она сейчас тихо-тихо встанет, приготовит завтрак из чего есть, а уж потом разбудит его. А потом… Она почувствовала, что краснеет. Ей понравилось то, что было вечером.

Марина чуточку подсползла обратно под плед, устроилась осторожно поудобней. Женька спал. Он был теплый и уютный, и ей вдруг захотелось плакать от чувства этого тепла, от защищенности. И от жалости — неожиданной жалости к маме, которую некому было защитить.

— Ты что? — вдруг спросил Женька — так неожиданно, что она вздрогнула. И сел, держа в руке пистолет (откуда он у него там взялся?!), направленный на дверь в коридор.