Инрилатас нахмурился и одновременно улыбнулся, явно переигрывая. Высоко подняв брови, он посмотрел на младшего брата…

– Келмомас? – переспросил Майтанет, не с недоверием, свойственным людям, а с бесстрастием дунианина.

Инрилатас, не отрываясь, смотрел на юного принца-империала, словно на щенка, брошенного в реку…

Бедный мальчик.

– Тысячи слов и намеков обрушиваются на них в этих стенах и за их пределами, – проговорил молодой человек. – Но поскольку их память не в состоянии удержать их все, они забывают, и им остается только надеяться на лучшее и подозревать худшее, а не предпринимать какие-то действия. Мама всегда любила тебя, дядя, считая тебя более человечным, чем отец, – иллюзия, которую ты долго и упорно поддерживал. А теперь вдруг, когда она особенно остро нуждается в твоем совете, она испугалась и возненавидела тебя.

– Это дело рук Келмомаса?

– Он не тот, кем кажется, дядя.

Майтанет взглянул на мальчика, который стоял рядом с ним неподвижно, будто щит, и снова повернулся к Инрилатасу. Келмомас не знал, что страшнее: unscalable черты дядиного лица или внезапное предательство Инрилатаса.

– Я подозревал это, – сказал шрайя.

«Скажи что-нибудь…» – твердил внутренний голос.

Инрилатас покачал головой, словно расстроенный каким-то трагическим фактом.

– Безумный, как и все мы, вечный источник бед для матери, он, мне кажется, самый худший из нас.

– Ты, конечно,…

– Ты знаешь, что он один из убийц Самармаса.

Очередная трещинка в непроницаемой маске дяди.

А юный принц-империал мог только стоять и тяжело дышать, вспоминая все свои преступления, совершенные в затмении высокомерия. Если бы дядя подозревал, что принц способен на такое – на убийство Самармаса, Шарацинты, – при своей одаренности он быстро разглядел бы его вину. Но при всем своем могуществе дуниане оставались слепы и уязвимы, поскольку были рождены в миру.

А теперь… Впервые за всю свою недолгую жизнь Келмомас испытывал такой ужас. Чувство обжигающе стыдливой неопределенности, словно он – водяной столб, который вот-вот обрушится, хлынув во все стороны. Чувство натянутой неловкости, словно внутри него лебедка, на которую намотана каждая ниточка его существа, и с каждой секундой все меньше воздуха, чтобы дышать…

И ему показалось это любопытным, да и само любопытство это было странным.

– Самармас погиб от дурацкой шалости, – спокойно сказал Майтанет. – Я был там.

– И мой маленький брат. Он ведь тоже присутствовал?