Императрица сжалась, но не двинулась с места.

– И никто не посмел поднять на него руку?

– Никто.

– Даже Имхаилас?

Санкас кивнул:

– Имхаилас посмел, но ему никто не помог…

Келмомас чуть не скорчился от волнения.

«Прошу, прошу, прошу, пусть он умрет!»

Инрилатаса нет. Дядя изгнан. А когда умрет Имхаилас, это будет лучший из лучших дней!

Но мать подле него не двинулась с места.

– Он… Он в порядке?

– Гордость этого глупца поутихнет на месяц, но тело останется неприкосновенным. Могу я предложить, Ваша светлость, освободить его от командования?

– Нет, Санкас.

– Его подчиненные взбунтовались, Ваша светлость, и это очевидно всем. Его власть над ними, его командование сломлено.

– Я сказала, нет… Сломлено больше, чем его власть. Все мы сегодня опозорены.

Глаза патриция широко раскрылись.

– Конечно, Ваша светлость.

Неловкий момент, исполненный всем тем, что занимает место рухнувших надежд, прошел. По всему телу матери, охваченной горем, пробежали судороги. Эсменет стискивала и отпускала сына, сжимала и разжимала объятия, будто что-то внутри нее нащупывало дорогу, сделав ее руки своими пальцами, кожу ее – перчаткой. Потом она расслабилась, дыхание замедлилось. Даже сердце будто распухло и тяжело билось в груди.

И Келмомас каким-то образом понял, что она обрела покой в фатальной решимости.

– Ты верховный патриций, Санкас, – сказала она.