– Это ты сделала, Эсми? – упорно продолжал шрайя высокомерным тоном. – Ты замыслила…

– Что я сделала? – спросила она таким спокойным голосом, который мог принадлежать только помешавшейся. – Замыслила, чтобы ты убил моего сына?

– Эсми… – начал он.

Но что-то заставило его замолчать, даже несмотря на дунианскую кровь. От ужаса у Келмомаса закружилась голова, и он видел не мать, тяжело опустившуюся на колени, а поверженную Императрицу Трехморья. Незнакомку. Он убеждал себя, что это из-за маски, но, когда она сняла ее, родное лицо, видное в профиль, показалось ему чужим.

Дрожащими пальцами Эсменет положила маску на разбитую бровь Инрилатаса.

За окном прогремел близкий гром. Дождь со свистом шумел и барабанил по крыше.

– Раньше, – сказала она, не поднимая головы. – Раньше я думала, что могу одолеть тебя…

Святейший шрайя Тысячи Храмов стоял хмурый и высокомерный.

– Как?

Императрица устало пожала плечами, словно обессиленная страданиями.

– История, которую как-то поведал мне Келлхус о пари между богом и героем… испытание мужества…

Майтанет взирал на нее без всякого выражения.

Она подняла красные, полные слез глаза.

– Мне порой кажется, что он предостерегал меня… Против него самого. Против моих детей… Против тебя.

Эсменет снова обернулась к мертвому сыну.

– Он рассказал мне историю, в которой говорилось о крайней уязвимости дуниан.

Она отвела с маски, лежащей на лице Инрилатаса, локон светлых волос. Из раны продолжала течь кровь, растекаясь по полу, заполняя щели, пропитывая полы ее платья.

– Стоит только пожелать, чтобы охотно принести себя в жертву…

– Эсми… Тебя обма…

– Я так этого хотела, Майта. И я знала, что ты увидишь… разглядишь во мне готовность разжечь войну по всей Империи против тебя, и тогда ты сдашься, как все остальные, перед моей державной волей.