А часики тикали!

Не стерпели светлейший, с нар поднялись, к часикам подошли, стали гирьку тянуть. Но только не вверх, а вниз… Не тянется! Тогда светлейший цепочку вокруг шеи обмотали, вниз всем своим весом навалились – часики шибче затикали: тик-так-так! тик-так-так! А потом и затихли. Шерше ля фью!

Дикенц

Дикенц

Было это прошлым царствием. Я по грамотной части служил, а если точнее, то вёл доступную газету «Биржин Глас» – на курительной бумаге, в два полуразворота, три деньги за нумер, а всего тиражу пятьсот штук. Читали нас извозчики, маркёры, белошвейки, отставные солдаты, вдовы, бывшие купцы… ну и цензор, конечно. Звали его Иван Ступыч Рвачёв, натура тонкая, зоркая, бывший морской интендант.

Но к делу. Итак, работа была скучная, печатали по большей части дрянь – про пожары, про кражи, поминки. И, опять же от скуки, на читательские письма отвечали: кому сон разгадаем, кого научим борщ варить, кого печатным словом с именинами поздравим. Я бы и рад был чего-нибудь такого заковыристого выдать, да где его взять? Денег в редакции мало, бескормица, репортёров нанять не могу. А посему что где на улице услышу, то и сую в нумер. Устал, избегался.

И вот сижу я как-то раз в кабинете и смотрю в окно. Помню, чёрная кошка на крышу соседнего дома залезла. Эх, думаю, сейчас возьму чернильницу да брошу – авось попаду! Но только я начал примеряться…

Как вдруг стучат!

– Войдите, – говорю.

Входит рыжий блондин. Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. И виской от него разит. Бойко глянул на меня и представляется:

– Я Дикенц.

Я чернильницу отставил, говорю:

– Ну и чего изволите?

А он опять:

– Я Дикенц!

Как потом оказалось, Карп Дикенц. Но я тогда его ещё не знал и говорю:

– Простите, не имею чести, – и хмурюсь надменно. Потому что много их тут всяких ходит.

А он подаёт мне бумаги и говорит важным голосом:

– Это мои рекомендательные письма. Извольте ознакомиться.

Я взял, просмотрел. Бумаги иноземного наречия. Наречий я не знаю. Как быть? Поэтому пока что осторожно говорю: