«Люди всегда стремятся сжигать друг друга», – думал Перо Виллани, оглядываясь вокруг.

Вера в Джада осталась жить дальше в течение веков, протянувшихся между «тогда» и «теперь». Но труд безымянных мастеров на этих боковых куполах, на этих стенах, или на неправдоподобно высоком куполе в центре, над тем местом, где они сейчас стояли… их искусство и мастерство не уцелело, не выдержало течения времени, и сегодня их не мог увидеть сын Вьеро Виллани, и никто другой не мог.

Эти изображения были созданы сердцем, Перо был в этом уверен: созданы умением, мастерством, верой, и любовью, рождены желанием создать нечто хорошее в глазах бога и человечества в этом величавом здании. Такие вещи могут быть утеряны, и это случалось так часто.

Его отец и мать лежали на кладбище в Серессе под одним резным надгробьем, откуда открывался вид на далекую лагуну. «Я очень далеко», – подумал он.

Он посмотрел вверх, на высокую кривую огромного купола, тоже очень далекого, уходящего во тьму над ним, вспомнил о своем уничтоженном портрете Мары Читрани и подумал: «Я нахожусь среди тех, кто был более велик, чем я, и в искусстве, и в утрате».

Осознание этого принесло ему утешение, как ни странно.

Он прошел под висящими, раскачивающимися звездами, думая о мозаиках и о своем отце. Через некоторое время он сказал своему спутнику, который шагал рядом с ним и учтиво молчал.

– Спасибо, что предупредили меня.

– Это вам помогло? – спросил Марин Дживо.

Перо пожал плечами. Он не знал ответа. Однако он что-то вспомнил, одну просьбу, и стоя там, он молча помолился за императрицу Евдоксию и за души ее мужа и сына, как обещал сделать, если попадет сюда.

Они вышли из святилища. Дживо повел его наискосок через огромную площадь посмотреть на разрушенные и разграбленные остатки древнего Ипподрома, где в давние времена пятьдесят тысяч мужчин и женщин собирались посмотреть на гонки колесниц в присутствии императоров Сарантия.

Воистину в давние времена. И здесь также века по-своему обошлись с трудами людей. Приходилось осторожно проходить под осыпающимися арками, по разбитым камням мостовых, через темное, крытое пространство, которое вело от искореженных металлических ворот к открытому лугу, заросшему нескошенными полевыми цветами и сорной травой.

Здесь ашариты не разбили сад. Казалось, что османы оставили эти развалины нарочно, возможно, в память о завоевании, о том, что они смогли сделать.

«Что смогло сделать время», – подумал Перо.

Трибуны вокруг арены – крошащийся камень по всему периметру, цвета светлого янтаря – казались ему прекрасными даже в разрушенном виде. Интересно, сумеет ли он передать этот цвет, такой, как в тех местах, куда падает солнечный свет.