– Ваше высокопреосвященство… Размышления угодны Создателю, праведные размышления…

Сбитый с толку поганец соображал. Лихорадочно, как схваченный за шиворот воришка. Методий не понимал, не мог понять, чем так разозлил олларианца. Он же совсем не хотел, напротив…

– Ваше высокопреосвященство! – лицо гидеонита просветлело. – Я был слишком взволнован и упустил, наверное, самое важное. Даже не упустил, я бы обязательно сказал, если б вы не сочли… не сочли оскорбленной вашу Церковь, но это ошибка, недоразумение… Мы с олларианцами как братья родные, а ведь брат всегда поделится с братом…

Хапуга раскинул умишком и решил, что все просто – талигойский кардинал совершенно справедливо счел, что его обделяют. Неловко вышло, надо срочно исправлять, и Методий исправил:

– Эгидиане Кагеты будут счастливы помочь Церкви Оллара, – с чувством заверил он, – пострадавшие от эсператистов талигойские храмы и пастыри нуждаются во многом, а гидеонитская обитель за годы великого труда скопила…

– Кощунник! – Бонифаций взревел уже во всю мощь! Сядет? Какое там! Вороным конским хвостом плеснул рукав облачения, и…

Хрясь! – звук смачнейшей оплеухи разнесся по залу Бакры. Гидеонита мотнуло в сторону, к украшенной рогами колонне, каковая и удержала клирика от падения. А лучше б и не удерживала, ибо одной затрещиной его высокопреосвященство ограничиваться не пожелал.

– Богохульник! – и вновь – хряс-сь! Теперь уже с левой руки, которая у благоверного оказалась ничуть не легче.

Окончательно оглушенного проныру унесло в обратную сторону, к стене, где дурак и осел на враз ослабевших ногах. Остановившийся, бессмысленный взгляд выдавал крайнее потрясение столь неожиданным завершением блестящей речи.

– Водой отлейте, – Бонифаций усердно оттирал руки о полы одеяния. – А как оклемается, втолкуйте, что его дело на побегушках быть, а не добрых людей во искушение вводить. Уразумеет, и жив останется, и богатствами, что твоя свинья салом, обрастет. Ну а что сидеть хапуге после смерти и до Суда Последнего в куче навозной, так плевать ему на то, ибо не верует, а токмо веру марает. Идем, супруга моя, дорога нас ждет не близкая, собраться надо.

– Доблестный Бурраз, – подал голос Лисенок, – ты проводишь наших мудрых друзей до их порога, ведь я вскоре вынужден вернуться к пирующим во славу Бакры.

Они шли через пестрые от птиц комнаты. Бурраз молчал, а Баата говорил, только Матильда мало что понимала, потому что смотрела на мужа, которого в этот миг любила так, как не любила еще никого. Даже Адриана, хотя схвати Эсперадор при ней за горло какую-нибудь дрянь… Только Эсперадор так и не решился ни на любовь, ни на драку, и Матильде было его нестерпимо жаль, потому что в эти минуты Адриан умирал снова. Даже не умирал – отпускал и благословлял в настоящую жизнь, пусть недолгую, беды-то!