– Это и плохо, – не преминул ввернуть клирик, – но я вас понял.

– После разговора с вами, – развил наступление Капрас, – легат отправился в Белую усадьбу. Он хочет показать своим людям призрака, чтобы до них дошло – некоторые вещи не исправить.

– Я не верю, что спутники легата способны сожалеть. Я видел их глаза, так смотрят змеи и ящерицы, а их Создатель лишил тепла.

– Лидас не змея. – Он – щенок. Борзой щенок, только откровенничать хоть бы и с пастырем нынче непозволительная роскошь. – Прибожественный способен на добрые порывы, и ему даже не тридцать.

– У господина Сфагнаса живой взгляд, – согласился священник, – и он меня не убил, хотя я оскорбил его действием, а еретика Ореста – словом.

Блаженный Оноре учил, что есть слышащие слуг Создателевых и слово Его, и те, кого ведет собственная совесть. Последние могут быть злоязыки и на первый взгляд просто злы, но в Рассветные Врата они пройдут вперед тех, кто лишь повторял святые слова, лишая их смысла. Конклав не одобрял подобных мыслей, однако блаженный погиб во враждебном эсператизму Талиге, и его сочли уместным причислить к лику святых. А речи святых суть откровения.

– Да, – пробормотал стремительно тупевший от подобных рассуждений маршал, – конечно. Само собой.

– Я не могу знать, что ждет юного легата, – отец Ипполит что-то почувствовал и выбрался из церковных дебрей, – вернее, что он сделает из своей жизни, но вас бы в ваших трудах святой благословил. Вас, не обуянного гордыней паонского еретика.

– Даже если он спасет империю?

– Он не спасет, – нахмурился клирик. – С братом Пьетро вам лучше говорить наедине. Скажите ему правду обо мне, и он скажет правду вам.

Совет был странен, но Карло послушался. Белоголовый скромник выслушал спокойно и даже улыбнулся. Он был молод, но не юн и явно повидал больше Лидаса при всей его прибожественности.

– Я исповедовался брату Ипполиту, зная, что он, если примет мои слова всерьез, так их не оставит. В Речной усадьбе в самом деле очень неприятно, и я связываю это с ее обитателями. Разговаривая с госпожой Гирени, я ощущал разве что неявную тревогу, по дороге к конюшням это чувство усилилось, хоть и не слишком. Окружавшие меня люди казались дружелюбными и уверенными в себе, не более того, но, когда меня по приказу хозяина угощали обедом, я заметил на руке одного из слуг дурно наложенную повязку.

Долг врача, как и долг служителя Милосердия, требует помогать ближним. Обрабатывая рану, я узнал о собачьих боях, что проводят на бывшем гумне за рекой, и выразил желание увидеть это зрелище. Слуги нашли подобную просьбу со стороны монаха забавной и немедля ее исполнили. Не знаю, как относится к этому развлечению господин Турагис…