— Чего скрывать, болгарский каган щедр, — развёл Рагдай ладони, переходя на склавенский.
— Хитрецы. — Дагобер отвернулся. — То, говорят, послали лазутчиков в долину — вернулся один, то, говорят, к кагану — вернулись двое и полоумный фриз с ними.
Элуа пожал плечами:
— Это всё равно, клянусь палицей Геркулеса, мой король. Пустить их в Пражу, чтоб Само отхлынул защищать своё гнездо, подставив нам вытянутую шею, или перебить этих скифов. Всё одно. Говорят, говорят…
— Великая корысть и познание небесного полнит их, — неожиданно сказал на латыни юноша в леопардовой шкуре, и прозрачный, ледяной отзвук серебряных колокольцев его голоса некоторое время летал вдоль гобеленов.
Дагобер, хмыкнув, пошёл обратно к трону, мотая косицами по шёлковой гороподобной спине. Сел, взяв в кулаки собачьи головы подлокотников.
— Пойдёте с Миробадом. Нападёте на Пражу. Пожжёте мосты вокруг. Рабов не брать. Женщин бесчестить, детей выгнать на гати. Больше огня. Пойдёте как торговые обозы. Миробад распорядится о повозках, быках, корзинах с землёй. После каждый воин получит безан. Вергельд за плеть дам. Убегать не думайте. Не уйти. Отыщетесь. Скажи своему князю — хитрец.
— Мы сделаем это, мой король. — Рагдай приложил ладонь к гулко стучащей груди. И сквозь звон в ушах расслышал следующие слова Дагобера:
— Ступайте. А ты, Элуа, распорядись, чтоб Буртассон тотчас ехал в Аквитанию, в Тулон, захватил Садиона, будто за кражу чужих рабов или ещё за что, пусть придумает, и Радегонду змею пусть захватит, перевезёт к майордому Эго, в клетке, до моего возвращения…
Миробоад кивком отодвинул в стороны от полога безмолвных железных воинов, развёрнутой ладонью указав дорогу, и, подняв тяжёлую, пыльную ткань, сказал:
— Идите за мной.
Глава тринадцатая САРАНЧА
Глава тринадцатая САРАНЧА
Утренний воздух, показавшийся морозным, был переполнен слепящим солнцем, небесной синью, ветреными шорохами и запахом сохнущей травы. Вдали, над мерцающим телом Моравы, гнулась отчётливая радуга, и красного в ней было больше, чем синего. Обыденно сновали ласточки и стрижи, хороводили и перекликались. В безумной высоте над ними, между рваными белыми облаками, неподвижно висел чёрный надрез острых крыльев. Видно было, как от мёртвого поля, через холмы, в сторону Ольмоутца, плывёт многочисленная воронья стая, а через неё к земле раз за разом падает орёл, бессильный перед хладнокровным множеством воронов. Оглушительно звенела саранча. Спины окружающих холмов трепетали яркой зеленью и жёлтыми пятнами сухого вереска.
Поскользнувшись в зловонной куче, Рагдай наконец заметил вокруг себя чадящие дымы костров, пыльные скаты шатровых крыш и ниже железные шапки, копны рыжих, чёрных, ржаных волос, вязанных в косицы или стянутых поперёк лба, прилипающих к потным лицам, иссушённым солнцем, коричневым, как сосновая кора, и бледным, тонкокожим, со змейками синих жил. Одни лица были молодые, свежие, другие зрелые, с кельтскими чертами, а может, норманнскими или ромейскими. Лица блестели, темнели, мерцали взглядом. Потом Рагдай разглядел гривны на грязных шеях, испещрённые рунами и латинскими буквами, гладкие и с прорезными фигурками и с ложной зернью. Подкожные рисунки были на голых плечах и грудинах; синие кельтские кресты с петлёй вверху, символы светил, головы животных, простые волнистые линии, обозначающие выходцев с побережья и сложные орнаменты, говорящие о принадлежности к древним салическим родам. Почти все кутались в плащи. Застёжки плащей отличались многочисленными проушинами для самоцветных или эмалевых вставок, тонко, дотошно изображающих столбы поднебесья — гриф, лось, змея или коронованный солнцем бородач. Под ногами людей валялись обглоданные куриные кости, окаменевшие сгустки пшённой каши, яблочные огрызки, шелуха лесного ореха, засохшие капустные листы.