Выжидаю, грызу сухарик. Неспешно трушу по дороге, на которой уже улеглась поднятая пыль. Слышу голоса, разговоры, хлопанье калиток, звон вёдер — народ возвращается кто с поля, кто из леса. Табачный дым кусает мне ноздри — мужчины, курят. Тёплый аромат хлеба и молока — молодые женщины, переговариваются, шутят, собирают на стол. Суховатый, бумажный запах, терпкий, словно сжатый, — старики и старухи, выползли на завалинки. Чистый и тонкий — дети.

— Серый! — здороваются со мной.

Отвечаю на приветствия, киваю, машу рукой в пространство, кланяюсь направо и налево, сворачиваю позади кузнечной мастерской. Дворами, через заборы, ощупывая плетень на наличие заноз и слушая, не приблизится ли неприятный визгливый лай глупой собачонки мельника, любящей хватать меня за штанины, пробираюсь к дому Посвящённых. Опять вляпываюсь в крапиву. Да что такое…

Хоромы у поганки знатные — пророчице, гласу Разрубившего, не пристало жить в простой избе. Носом чую, какой вкусный и богатый ужин там готовится: фасоль на пару, картофель в сметане, голубцы, свиные ноги, котлеты. Выбирай — не хочу. Жаль, что Лада — привереда. Салат ей подавай, свежий, прямо с грядки, мясо она не ест… Оттого, наверное, такая худая. Оттого, наверное, к ней никто и не сватается, но этому я, к слову, очень даже рад.

Лада — и вдруг чья-то невеста. С кем я тогда буду гулять?

— Лада, — зову, приникнув к раме знакомого окошка. — Ты здесь?

Ясное дело, здесь, её я тоже чую. Как она пахнет, говорить не буду. Это тоже мой секрет, и из-за него я тоже немного смущаюсь.

Она внутри, но молчит.

— Тебе не слишком сильно влетело за то, что мы ходили на другой берег? Нас, наверное, кто-то всё же видел, вот и донёс. И'нат, драная борода, это точно был он…

Звук. Нечасто я его слышу, а, когда слышу, ощущаю сильнейшую неловкость, хотя ни в чем не виноват. Хлюпанье носом, короткие вздохи, влажное капанье. Слёзы, плач, горе.

— Лада…

На свой риск переваливаюсь через подоконник. Увидит поганка — свернёт мне шею.

— Если я тебя чем-то обидел, извини…

Она сидит, сжавшись, на полу перед маленьким молельным алтарём. Растрёпанная коса, тёплые ладошки. Где-то в доме кухарка зовёт всех к столу.

— Дурак ты, что ли, Серый, — шмыгая, бормочет Лада. — Ты-то здесь каким боком…

— Тогда в чём дело?

— Приступ вечернего хвостодрожания. Можешь ржать.

Слезы с её ясного лица стекают по моим пальцам. Пальцы грязные, загрубевшие — не такими успокаивать. Но как ещё, я не знаю.

— Мне оказали большую честь, а я боюсь. Я — плохая Посвящённая. Трусло. И плакса.

— Ты — девочка, только и всего. Девочкам не стыдно бояться. Плакать тоже.