Откуда-то я знаю, что такое шахматы.

В осенний дождь по ней бегут ручьи.

Быстрые и грязные, сносящие с улиц сор и опавшие листья, ручьи — вечная забава для детей, которые пускают под дождём сделанные из скорлупок лодки. Я с ними никогда не играл. Я слушал их говор и смех, сидя у открытого окна, зяб и поджимал под себя ноги. Иногда дождь касался меня — мокрыми холодными пальцами, оставляя на ресницах и щеках слабое подобие слёз. Папаша ворчал, что под окном натекают лужи. Дождь приминал листья, которые ещё в сухую погоду я сгрёб под яблонями в нашем саду, чтобы позже сжечь, и не успел сделать это, потому что непогода опять пришла не в срок. Размокшие кучи гнили и расползались. Телеги вязли в чавкающих колеях. Заканчивался сезон ярмарок.

Я помню другую улицу, разбитую и каменную, по которой бежал куда-то, и осенний дождь бил меня по лицу. Рукам было тяжело от стрела, голове — от мыслей, и мысли были невеселыми, а воздух, который я вдыхал, грязным, как эти замусоренные ручейки. Плыла в мыслях лодка-скорлупка — что-то очень важное, слово ли, чьё-то имя. Где-то грохотало. Я был сильным и мог быстро бегать, но была и война, и от неё я убежать не смог. А, может, я бежал как раз к ней. Не знаю.

Щемящая чистота приходит в неё вместе с зимой. Но и морозы, и вьюги, и наглухо закрытые двери, и причины потуже затянуть пояса, потому что погреба пустеют, а дичь вперёд охотников истребляют голодные равки. Воздух скрежещет, выходя из горла. Дни сокращаются. Взамен этих неудобств небо дарит нам снег — бесконечные холстяные полотна, которые можно измерить шагами, ладонями, вытоптанными путями, вмятинами, оставшимися от упавших в шутливом сражении тел, полукружьями снежных крепостей, снежными же человечками с дырявыми горшками вместо шапок и вырытыми в сугробах норами. Всё это мы делаем с Ладой. И, замерзнув, любим прибежать в дом, к Белой, чтобы выпить горячий отвар мяты и смородиновых листьев из одной большой кружки, передавая её друг другу.

Где-то и когда-то кто-то так же делил со мной тепло и глотки.

Когда снег тает, она просыпается и потягивается, чтобы выпростать из-под мёрзлого плена крылечки домов, ступени и тропинки. Прошлогоднюю жухлую траву, прибитую к земле, ветви деревьев, грядки и холмики будущих посевных. Она зовет птиц, которые сначала нерешительно скачут по веткам, а потом начинают петь. Она будит и людей — морщины на их лицах пропадают, морщины озабоченности тем, чтобы прокормить и обогреть себя и своих домашних, такие ощутимые уже в одном голосе, в разговорах о дровах и еде. Люди начинают улыбаться. Это тоже слышно по голосу. Они сбрасывают одежды, как шелуху, стремясь к солнцу заодно с растениями.