В месте, где кончалась лужайка и начинался аккуратный, усыпанный розоватой галькой и пустующий сейчас прогулочный ресторанный дворик с бамбуковыми зарослями и перекинутым через ручей мостком, за большим валуном импровизированного сада камней на земле сидел человек, оттягивая свой красный галстук жестом того, кому не хватает воздуха. Дождь бился о запрокинутое лицо, вымывая из глаз солёное, стыдное и неизбежное.

— Нет, — ответила женщина.

Ее муж вздохнул.

— Наверное, просто пошёл в туалет.

Лада, послушай. Послушай внимательно. Не ворчи и не возмущайся: знаю, как ты не любила слушать, болтушка. Твои слова всегда лились дождём, омывающим скаты сознания, и за его шумом терялись для тебя человеческие голоса, тщетно желающие сказать тебе что-то, упрекнуть тебя в чём-то, похвалить, отругать или признаться. Ты не терпела чужой болтовни, хотя сама трещала, как сойка. Словопад, град, гроза — а я, молчаливый, не возражал, меня восхищало, что ты такая живая, такая громкая, настоящая. Здоровый эгоистичный ребёнок, каким и положено быть в одиннадцать зим, ты любила жизнь и не любила, когда тебя ей учили. Но сейчас — прислушайся. Я кое-что расскажу. Тебе, мне, облакам, деревьям, людям-чужакам, тому, кто создал наш мир и тому, кто его погубил. Громыхающему чудищу в железной броне, мёртвым и ещё живым. Ленточке из твоей косы, что лежит у меня в кармане. Твоему замершему сердцу, стук которого я знал наизусть. И снова — ленточке…

Ты любила жизнь, а я любил тебя.

Да, я любил тебя. Любил, когда ты швыряла камешки мне в окно, и тогда, когда отбирала мои ботинки, и тогда, когда лечила мою разбитую ногу, и тогда, когда обзывалась и хихикала. В минуты наших ссор и примирений, разговоров, перерастающих в споры, и споров, переходящих к согласию, я очень сильно любил тебя. В дни, умытые осенним туманом, в июльские вечера, жаркие, как полдень, среди сугробов, подснежников, чертополоховых полей, люцерны и разросшегося борщевика, среди руин, оплетённых плющом-мухоедом, среди гниющих остовов диковинных стальных повозок, которые ты называла а'томобилями, в сухой пыли тропинок, в цветущих садах и на речных отмелях, когда над лесом вставала раздробленная луна, и дальше, и всегда… Да разве я знал бы, что когда-то луна была целой, без тебя? Разве знал бы, что она вообще такое? Что такое всё, что вокруг? За это я тоже любил тебя — за мои глаза, с тобой ставшие зрячими. За твой ливень из слов, открывший мне мир, за тепло твоих рук, силу смеха, за возможность, доверившись, плыть рядом с тобой в холодной воде, или бежать по полю бок о бок, или лезть, обдираясь, на дерево. Путеводная ниточка, в мире, где не осталось больше никаких дорог, кроме одной — к концу человечества, ты вела меня вперёд, к невозможному началу. И, знаешь, я почти дошёл. Спасибо…