Палуба затряслась мелкой противной дрожью. Руки Семакова принялись быстро-быстро переключать рычажки. Несколько огоньков на поверхности перед командиром погасли. Дрожь унялась.

Флотские офицеры обменялись не вполне понятными фразами:

– Похоже, один из движков сдох.

– Тифор Ахмедович говорил, мы и на четырёх двадцать выжмем.

– Потому и отключил… Зябков!

Из трюмного люка высунулась голова в бескозырке. Она даже не успела что-то сказать, как последовал приказ:

– Осмотреться в трюме и на палубе! Доложить о потерях и повреждениях!

Слушвашбродь! – И с этими вполне понятными словами голова исчезла. Через считаные минуты последовал доклад: – Так что, ваше благородие, Прохор Савельич говорит: у нас контуженные имеются, трое. Ядро боком ударило, обшивку помяло да шпангоут погнуло. Течи нет. Ещё кормовому гранатомёту щит пробило насквозь, да ствол вместе с лотком поковеркало, да тем же ядром в рубку попало, вмяло броню, стал быть.

– Всем разрешаю подняться на палубу, кроме пострадавших. Глядите, братцы, что нами сделано.

– Ох ты, Никола Морской, да ведь ни одной мачты не осталось!

– Чего там мачты, горит он, анафема! Вона как дым валит. Ей-же-ей, пожар.

– И тушить, похоже, не потушат. Хотел бы я видеть, что у них на верхней палубе.

– На верхней, скажешь тоже. Да у них артиллерийская палуба полыхает! Вот доберётся до крюйт-камеры…

– …Бушприт тоже оторвало…

– …Глянь-кось, с флагмана шлюпки спускают! Не спасут линкор, вот чтоб мне на берегу хлебного вина не понюхать…

– Да ты чё, с какого флагмана?

– И с него тоже, и с парохода, который с чёрной полосой, и, опять же…

Для сухопутного артиллериста картина казалась очевидной, но большим усилием воли он всё же вспомнил наставления преподавателей Михайловского училища и постарался мысленно составить рапорт об итогах боя: «Цель горит, тут без вопросов, но, возможно, её потушат. Однако мачты скоро не поставят, это точно. То есть корабль к бою не пригоден, сиречь выведен из строя. Да он и до Севастополя не дойдёт, разве что на буксире… Успех, тут сомнения в сторону. И если б только эти их гранаты все до единой взрывались…»

В трюме, а точнее, в выгородке, что была отведена под лазарет, тоже шла работа. Двое матросов находились в сознании, они уже лежали на койках. Над третьим хлопотал санитар. Лечение заключалось в скляночке, которую Прохор ловко извлёк из сундучка. Лекарство пролилось на тряпицу, каковую корабельный эскулап поднёс к носу пострадавшего. Действенность проявилась немедленно:

– Да что ж ты творишь, ирод! С твоего лекарства… кха… кха… да от тебя покойник своими ножками на кладбище побежит!