Потихоньку угасать на больничной койке или страдать – было бы куда хуже.

Интересно, как скоро мне слепят замену? Будет ли он знать, как закончил свою жизнь я? Нет, вряд ли. Я-то не знал, сколько таких Ивановых было до меня и как они погибли. Надеюсь, Палыч позаботится о Маньке.

Мне в лицо плеснуло чем-то влажным и вонючим – запах железа усилился, а по лицу потекли и поползли какие-то осклизлые комья, напоминающие куски тёплого холодца. Меня словно ошпарило в первое мгновение, но потом, спустя вечную секунду, я с удивлением осознал, что всё ещё жив и открыл глаза.

Матрос лежал на полу без половины головы, а в углу, держась за стену, стоял окровавленный толстый контрразведчик, который беззвучно раскрывал рот. Его правая рука безжизненно свисала вдоль туловища, а в ладони левой я рассмотрел пистолет.

Капитан орал, жестикулировал и пытался от меня чего-то добиться, но я так и не понял; ровно через десять секунд в каюту, мешая друг другу, ворвались тощие матросы с огромными красными огнетушителями. И перед тем, как всё исчезло в белом порошковом дыму, я заметил израненного Гречко с обгоревшими усами, выбиравшегося из-под опрокинутого стола.

Минутой позже мы с маршалом сидели в коридоре. Он говорил мне что-то, но в ушах звенело – и я постоянно переспрашивал. Перед глазами всё плыло, и думается, в этот раз меня всё-таки контузило.

– Что?! – вскрикнул я, в очередной раз не разобрав слов Гречко.

Маршал взял меня за грудки, притянул к себе. Из уха у него стекала тонкая струйка чёрной крови:

– Я верил ему! Верил! Он мог всё изменить, а он оказался таким же, как все остальные!

26

На Москву медленно опускались белые хлопья первого снега.

Низко висевшие тучи казались мягкими, как пуховая перина, а крупные пушистые снежинки лишь усиливали это сходство. В сплошной белой пелене привычный городской пейзаж словно растворялся: дальние здания пропали, а те, что поближе, превратились в тёмно-серые тени, будто кто-то экономил ресурсы, затрачиваемые на отображение мира в человеческих глазах.

Погода была полностью под стать настроению. Столица Советского Союза в эти часы была настолько тиха, спокойна и пустынна, что можно было услышать, как от далёкого вокзала отходят поезда: их свистки разрывали утренний воздух, наполненный снегом и сырым туманом, и уносились куда-то за горизонт. Я прислонился к холодной кирпичной стене. Голова была тяжёлой от усталости, веки сами опускались. Я был готов уснуть прямо здесь и сейчас, на первом ноябрьском морозе, стоя на продуваемой всеми ветрами малюсенькой площадке.