…с тоской понимая, что вся планета, за исключением редких островков лабораторий, – бесконечная конюшня. Сингуляры вовсе чистить не станут, побрезгуют, у нас впереди свой прекрасный и сверкающий мир без этой биологической грязи.

Внизу из сада и по всему периметру возобновилась стрельба, но не яростная, а какая-то переговорная, как будто стороны еще торгуются, но выказывают неуступчивость в требованиях.

Я передвигался неслышным приставным шагом, почти превратившись в двумерного пласкатика на стене, один часовой вообще увидел сперва дуло пистолета перед глазами, потом только меня.

– Что… что вы делаете?

– Улучшаю человечество, – сообщил я и нажал на спуск. – И, как велел Чернышевский, приближаю будущее.

Ингрид сказала зло:

– Кто такой этот Чернышевский? Тоже из ваших евреев?

– Тоже, – подтвердил я. – Все мы евреи. Даже мусульмане… Пригнись!

Она мгновенно оказалась на полу, а в проходе моментально возникла женщина с автоматом в руках, тут же выпустила очередь в то место, где мы только что находились, но ствол автомата едва начал опускаться в нашу сторону, когда две пули из моего пистолета ударили ей в голову.

Ингрид запоздало ответила такой же очередью, а когда мы пробегали мимо распростертого тела, уже в крови, кивнула в ее сторону.

– Красивая.

Я сказал равнодушно:

– Враги не бывают красивыми.

Она сказала мне в спину:

– Мне показалось… тебе очень нравится это делать.

– Что?

– Стрелять без промаха… убивать, чувствовать власть над чужой жизнью…

Я спросил удивленно:

– С чего вдруг?

– Ты делал все слишком красиво, – сказала она обвиняющим тоном. – Не как спецназовец, для которого главное выполнить задание, а как артист, которому важно еще и сделать это красиво.