— Можно не орать и объяснить все спокойно, пока я не счел вас спятившими? — попросил ходящий. — Или пока гзарги не сочли нас достаточно вкусными, чтобы пренебречь собственной безопасностью.

— Сейчас все поймешь, — ответил Арлазар.

И тут ходящий увидел на берегу среди густых деревьев с высокими кронами и кучерявых непролазных кустарников с маленькими листиками широкоплечего коренастого крепыша с густой рыжей бородой. Он был одет в шкуры самых разных зверей и опирался на толстый суковатый посох. Одна рука у него висела плетью, и по ней стекала кровь. Также не было одного глаза и части лица. Блестела белая лицевая кость среди едкого кислотного ожога. Да и весь он выглядел как плешивый взъерошенный пес, с грязными колтунами, подпаленной шерстью и умными тоскливыми глазами.

— Оборотень. Ваш друг? — осведомился Кйорт.

— Да, — коротко бросил Арлазар. — Один из нас.

29-2.

29.

Берег был все ближе, и тем больше стало показываться на поверхности круглых зубастых голов. Но им все так же не было никакого дела до пересекающих мрачную реку трех двуногих и большого четвероногого. Просто ускользнувшие белесые слизняки хаотично метались по черной маслянистой поверхности, но ни один даже не пытался добраться до берега. Головастики со студенистыми телами будто утыкались в невидимую стену и с хлюпаньем отскакивали назад в кишащую угрями воду. А вода не просто кишела, она бурлила черными склизкими телами: каждый гзарг, как их назвал Кйорт, пытался урвать остатки пиршества. Но еды становилось все меньше, а количество ненасытных глоток росло. Немного разрядила обстановку еще одна лопнувшая неподалеку пустула.

Арлазар поймал себя на мысли, что раз не только эти противные слизни, но и хищные пиявки не могут пройти невидимый барьер, то удастся ли им это сделать? И чем ближе они были к преграде, тем ярче разгорался этот страх. В какой-то момент эдали едва не спросил об этом у спокойно вышагивающего ходящего. Он уже открыл было рот, но в этот момент Кйорта в очередной раз вырвало, а простая и звенящая мысль заставила зверовщика закрыть рот и обозвать себя идиотом. Барьер не мог быть лишь с одного берега, он, конечно, отделял оба. И один раз они прошли через него без труда. Но едва он так подумал, как пришла другая мысль и снова подлила масла в огонь сомнения: барьер мог быть односторонним, как вышколенный сторожевой пес, что, тихо сидя в углу, спокойно впускает грабителя в дом, но выйти уже не дает. И тут же, как шаловливый мальчуган из-за угла, выскочила третья мысль и огромной гибкой хворостиной разогнала сомнения: ходящий, судя по всему, знаком с таким явлением и потому явно знает, что делает.