Перрин знал, что волки не умеют улыбаться – во всяком случае, так, как человек, – но ему показалось, что Прыгун усмехнулся.

Здесь я могу парить, как орел.

Волк напрягся и прыгнул вверх. Он поднимался выше и выше, пока не превратился в маленькую точку на небе. Последней мыслью волка, вспыхнувшей в мозгу Перрина, было одно: «Парить!..»

Перрин, открыв рот, следил за волком. «Он действительно взлетел!» Внезапно глаза у него защипало, юноша прочистил горло и поскреб нос. «Еще немного – и я расплачусь, как девчонка». Без всякой задней мысли он огляделся, не видит ли кто его, и все вокруг изменилось.

Перрин стоял на холме, окруженный затененными, смутно видимыми откосами и возвышенностями. В отдалении они, казалось, очень скоро исчезали. Внизу стоял Ранд. А вокруг него образовывали неровный круг мужчины, и женщины, и мурддраалы. Взгляд Перрина скользнул мимо. Вдали выли собаки, и Перрин понял, что они за кем-то охотятся. Запах мурддраалов и вонь жженой серы наполняли воздух. Волосы на затылке у Перрина встали дыбом.

Кольцо из мурддраалов и людей смыкалось вокруг Ранда, они шли будто во сне. И Ранд начал убивать их. Огненные шары вылетели из его рук и уничтожили двоих. Сверкнувшая сверху молния испепелила еще нескольких. Потоки света, подобные раскаленной добела стали, вылетали из его кулаков. Но те, кто уцелел, продолжали медленно приближаться к Ранду, будто никто из них не видел, что происходит. Они умирали один за другим, пока не осталось никого. Тяжело дыша, Ранд упал на колени. Перрин не понимал, смеется он или плачет, похоже было и на то и на другое.

За косогором появились силуэты. Люди и мурддраалы неумолимо приближались к Ранду.

Перрин сложил руки рупором:

– Ранд! Ранд, их еще больше подходит!

Стоящий на коленях Ранд, оскалившись, вывернул шею и посмотрел на него. Пот каплями стекал по его лицу.

– Ранд, они!..

– Да чтоб ты сгорел! – взвыл Ранд.

Свет обжег, ослепил Перрина, и чудовищная боль пронзила его.

Постанывая, он свернулся клубком на узкой койке, свет все еще горел под его веками. Болела грудь, юноша прикоснулся к ней и сморщился от боли, нащупав под рубашкой ожог. Пятно было не больше серебряного пенни.

Снова и снова он напрягал сведенные судорогой мышцы и наконец выпрямил ноги и растянулся в темной каюте. «Морейн. На этот раз я должен ей сказать. Но сначала подожду, когда уймется боль».

Но как только боль стала стихать, им овладела слабость. Перрин почти убедил себя, что надо встать, и тут сон вновь утянул его в свою пучину.