И взгляните, как ковыляет в тех неуклюжих башмаках сам Крупп – воистину, даже ему не всегда удается удержать равновесие, невзирая на его совершенство во многих иных областях. Да, он ковыляет, а вокруг падают звезды, и боги воют, а безнадежность, словно переполнившийся океан, вздымается все выше и выше – но ведь не мы же одни утонем в наводнении? Нет, холодные воды будут ласкать рядом с нами столь многих! Виновных и невиновных, быстрых и неповоротливых, мудрых и неразумных, праведных и злых – наводнение уравняет всех, лица скроются под водой, и что же дальше?…

Что же дальше…

Чудо, и не просто услышанное через третьи уста – увиденное воочию! Воочию: четверо носильщиков пронесли бы свою ношу мимо них, но тут – узрите! – оттуда протянулась слабая, узловатая рука и влажные пальцы коснулись лба Мирлы.

А носильщики – которым было не привыкать к неожиданным жестам благодеяния – остановились.

Она взглянула Пророку в глаза и увидела в них жуткую боль, страдание столь глубокое, что сделалось очищающим, и знание далеко за пределами того, что способен понять ее бесполезный, забитый всевозможным мусором разум.

– Мой сын, – выдохнула она. – Мой сын… и я сама… о, сердце мое…

– Да, ты сама, – сказал он, а пальцы давили ей на лоб, словно четыре железных иглы, пригвождая ее вину и стыд, ее слабость, ее бездарную глупость. – Тебя я могу благословить. И благословлю. Чувствуешь ли ты мое прикосновение, женщина?

Мирла смогла лишь кивнуть, ибо да, она его чувствовала, еще как чувствовала.

Из-за ее спины приплыл дрожащий голосок Бедека:

– Достославный, наш сын пропал. Его похитили. Мы не знаем, где он, и мы подумали, мы подумали…

– Сына вашего уже не спасти, – произнес Пророк. – Душа его отравлена познанием. Я ощущаю, как вы двое слились, создавая его, – да, кровь ваша стала ядом, доставшимся ему при рождении. Он понимает, что есть сострадание, но отрицает его. Он понимает, что есть любовь, и пользуется ею как оружием. Понимает будущее и знает, что оно не ждет никого, включая его самого. Ваш сын – это распахнутая пасть, которую весь остальной мир обязан накормить.

Рука удалилась, оставив на лбу Мирлы четыре ледяных пятна, где отмерли все нервы – навеки.

– Даже Увечный бог не примет подобное создание. Но тебя, Мирла, и тебя, Бедек, я благословляю. Благословляю вас обоих – вашу пожизненную слепоту, ваше бесчувственное осязание, ваш дуэт недокормленных умов. Благословляю два нежных цветка, смятых вашими руками – двух ваших дочерей, – ибо вы создали их не отличающимися от себя, не лучше себя, хотя, быть может, намного хуже. Мирла. Бедек. Благословляю вас во имя бесплодной жалости. Теперь идите.