Рыцарь фыркнул.

– Это ты не понимаешь, Старший. Задолго до того, как стать Владыкой павших, он был яггутом. Яггуты – Владыки Последних Рубежей, ха! Часовые Разбитых Крепостей. Пожиратели Последней Надежды. Ты, Старший, кто снова и снова противостоял тисте анди и тисте эдур, кто шагал по пеплу самого Харканаса – пойми меня. Суровые тисте анди и самоубийственные эдур – просто ничто рядом с несчастным безумием яггутов!

Во время этой речи Худ продолжал изучать фургон и копошащуюся кучу тел. Потом Владыка Мертвых заговорил:

– Я часто пытался представить, на что похожа эта Обитель, скрипящая на деревянных колесах… действительно, жалкое зрелище. Грубое, неуклюжее. – Он повернулся к Драконусу, клыки раздвинули гниющие губы. – А теперь разворачивайте.

Глава двадцать третья

Глава двадцать третья

Сверкая белками выпученных глаз, вол бежал со всех ног. Подпрыгивающая телега накренилась на одном колесе, когда мычащее животное свернуло за угол и помчалось по мощеной улице.

Даже богам не дано проникнуть через этот толстый череп к узелку ужаса в замутненном мозгу. Разбуженная нужда замутняет весь мир, оставляя лишь узенький туннель – путь к далекому-далекому спасению. И кто поймет такое безумие? Ни смертный, ни даже бог с вечно озабоченным челом, увидев такую сцену, несущееся полуслепое обезумевшее животное, не разберет: что это вообще такое?

Животное и есть животное. Хоть на четырех ногах, хоть на двух. И в панике пригодятся все, сколько есть, да и руки пригодятся. Паника правит телегой и грохочет испачканными в навозе копытами. Паника лезет на стену, когда одна за другой мимо крадутся вселяющие ужас Гончие.

Ночной воздух воняет, и эта вонь наполняет ноздри безумными сигнальными флагами корабля, скребущего дном по мели. Дым и кровь, желчь и моча. И больше всего крови.

И крики. Они звучали со всех сторон, внезапно обрываясь или хуже того – захлебываясь. Матери никогда прежде не слышали столько молящих призывов! И возможно, даже вол своим ревом взывал к матери, к сладкой титьке, к нависшей над головой туше с ее успокаивающим запахом и соленым теплом? Увы, его маму уже давно отправили тянуть великую телегу за печальный покров; да и если бы она могла пробиться на отчаянный зов своего отпрыска, как ей противостоять Гончим?

Нет, каждый спасается в одиночку. Каждый. Вол, конь, пес, кот, мышь и крыса, ящерица и комар. И люди – каждый. Хромые старики и старики, никогда не хромавшие прежде, но захромавшие теперь. Женщины всех возрастов, любого размера и положения, которые могут и захромать, если этим добьются сочувствия. А если крыша собственного дома не дает спасения, кого волнует скачущая в панике телега? Лучше просто беспомощно хлопнуться оземь, парой быстрых движений одернув платье. Это пусть мужчины обгадятся от ужаса – все равно они всегда мылись кое-как.