Его нельзя уложить в седельные сумки и привезти в другое место, другое время — ни в настоящее, ни в будущее. Впрочем, иногда оно приходит само, пешком, не спрашивая разрешения — так, будто мы живём в мире, отличном от нашего.

6 Рут Шиммер по прозвищу Шеф

6

Рут Шиммер по прозвищу Шеф

Этот Пирс хрипит. Лицо его наливается кровью, зубы стучат. На лбу выступают крупные капли пота. Пирс пытается встать и падает на колени. Озноб. Скрежет зубовный. Ломота в мышцах, заметная со стороны. Судороги. Слабость; хуже, бессилие.

Температура его тела повышается.

Ещё, ещё.

Рут впервые пользуется отцовским «мешком искр», но это как дышать — если уже шлёпнули по заднице, никуда не денешься, кричишь и дышишь. Это как дышать, это как толкать в гору тяжеленный камень. Камень высотой с тебя, гора высотой до неба, вершина прячется за облаками. Ты толкаешь, упираешься босыми ступнями в каменистую тропу, руками и плечами в неподъёмную махину, обдирающую кожу до самых мышц — шаг за шагом, вдох за выдохом.

В детстве отец рассказывал ей сказку про древнего грека Сизифа, хитреца и обманщика, наказанного богами. «Все мы сизифы, — смеялся Роберт Шиммер, гладя дочь по волосам. — Хитрим, обманываем, тащим камень в гору. Знаем, что рано или поздно он скатится обратно, а мы следом за ним. Радуйся, что твой камешек ещё лежит у подножия. Спи, маленькая, храни тебя Господь!»

У подножия? Нет, уже на полпути к вершине.

Со временем творятся маленькие злые чудеса. Время, если можно так выразиться, тахтонье — минута за год, час за жестянку леденцов, вечность по четвертаку за штуку. Умом Рут понимает, что с того момента, как её искры подожгли этого Пирса, прошло не более двух-трёх секунд. Она понимает, но поверить в такую чушь она неспособна.

Камень ползёт вверх, нагревается на солнце.

У Пирса начинается припадок, похожий на приступ падучей, но быстро прекращается. Лже-отчим делается вялым, сонным. Только глаза лихорадочно блестят, грозя вылезти из орбит. Шея закостенела, не гнётся, голова словно насажена на железный флагшток. Пирса тошнит зелёной желчью, рвота стекает на грудь, пачкает одежду. Пальцы скрючиваются подобно когтям ястреба, вцепившимся в добычу.

— Нет, — говорит Рут. — Это ты добыча.

Ничего она не говорит. Губы не слушаются, язык занемел. Она думает: «Это ты добыча». Думать тяжело, мысли отвлекают от главного. Камень, гора, тропа. Зрением, отличным от человеческого, Рут видит море — далеко внизу, под горой. Чёрные волны, белые барашки. Берег, пристань, толпа на пристани. Там ночь, пожар, паника. Там что-то происходит, но Рут нельзя отвлекаться.