Когда солнце добирается до половины небесного свода, Марина и амазы возвращаются в лагерь. Закалённые воительницы устали, ночная битва ещё не выветрилась из их памяти, одежда забрызгана кровью врагов. Многие ведут лошадей на поводу, в сёдлах сидят сразу по две шелки.

На спине одной из кобыл лежат два тела, завёрнутых в попоны. Вероятно, это те самые сломленные шелки, чьи шкуры уничтожил хозяин. Марина сама попросила амазов убить их, чтобы прекратить страдания.

Одно дело – слышать о несчастных шелки, и совсем другое – увидеть их своими глазами.

Гнусность и варварство моих соплеменников лишают меня дара речи.

Алкиппа, проходя мимо, сжимает боевой топор и бросает на меня полный ярости взгляд, и я не представляю, что можно на это ответить, молча сгорая со стыда за своих соплеменников.

Вдруг Алкиппа, оскалив зубы, бросается ко мне.

– Посмотри на них, гарднерийка! – рычит она. – Давай!

И я смотрю с неуклонно возрастающим отчаянием на среброволосых женщин, ручейком устремляющихся на поляну. На их лицах – печать боли и страданий. Некоторые едва сдерживаются, чтобы не выплеснуть охвативший их гнев. Они оглядываются, будто выбирая, на кого кинуться в первую очередь. Многие из них избиты, они щурятся от света, низко склоняют голову и едва переставляют ноги. Другие привыкли к издевательствам, они двигаются порывисто, нервно и готовы спрятаться, услышав любой громкий звук. А некоторые не понимают, где они и что происходит, как одна совсем юная девушка, которую поддерживают две пожилые шелки. Она смотрит прямо перед собой, но ничего не видит.

Вдруг девушка валится на землю, словно у неё подкашиваются ноги, подтягивает колени к груди и начинает раскачиваться из стороны в сторону, не слыша призывов подняться. Высокая воительница опускается рядом с ней на колени и что-то тихо говорит, поглаживая девушку по спине сильной рукой. Две пожилые шелки тоже садятся рядом, безуспешно пытаясь успокоить несчастную, но она, широко раскрыв глаза, смотрит мимо собравшихся вокруг неё и не слышит ни слова.

– Взгляни на неё! – рычит Алкиппа, указывая на съёжившуюся на траве девушку.

Я пытаюсь, но не могу выдавить ни слова. Перед лицом бесконечного ужаса слова теряют смысл.

– Как ты думаешь, сколько ей лет? – вопрошает Алкиппа. Я честно пытаюсь что-то сказать, но голос мне не повинуется. – Сколько ей лет, гарднерийка?!

– Двенадцать, – наконец хриплю я.

– Ты не поверишь, что с ней делали ваши мужчины, когда мы её отыскали!

Алкиппе даже не нужно бить меня топором с рунами. Ужасная тяжесть от каждого её слова пригибает меня к земле, от стыда перехватывает горло, я задыхаюсь.