Когда-то Рин вступила бы в схватку. Заставила бы Дацзы склониться, как уже делала раньше. Но сейчас она слишком вымоталась, целый день призывая Феникса через измученный разум Катая. Она не могла вызвать гнев, даже после всего, что видела. Она чувствовала себя тонкой льдинкой, которая может рассыпаться от одного прикосновения.

Рин погасила пламя.

Зрачки Дацзы снова стали нормальными, сверкающе-черными. Рин расслабилась.

– На твоем месте я бы не волновалась. – Дацзы перестала плакать, и красные веки побледнели. Пропали и пронзительные нотки в голосе, сменившись холодной уверенностью. – Цзяну станет хуже. Но он не умрет. Он не может умереть, уж поверь. Но копаясь в его разуме, пытаясь вернуть ему то, что он, по твоему мнению, утратил, ты лишь мучаешь себя. Забудь того человека, которого ты помнишь. Он никогда не вернется.

Они вместе возвратились к шатру Цзяна. Рин села рядом с Цзяном, и, пока она смотрела на него, ее сердце сжималось от жалости. Он выглядел таким несчастным, даже в лишенном сновидений опиумном дурмане. Встревоженно хмурился, а его пальцы вцепились в одеяло, словно только оно удерживает Цзяна на краю утеса.

Рин поняла, что видит его страдания не в последний раз. Чем ближе они будут подходить к горе, тем хуже ему станет. Его состояние будет ухудшаться, пока, в конце концов, одна из сражающихся за его рассудок личностей не победит.

Как же Рин могла так с ним поступить?

Было бы легче, если бы Цзян с Печатью напоминал себя прежнего, подлинного, был его бледной тенью. Но Цзян из Синегарда, которого она знала, был совершенно другим человеком, с собственными желаниями и воспоминаниями.

Тот Цзян безумно боялся себя прежнего – того, кем вот-вот станет. И прятался в своем растерзанном разуме. Как Рин могла лишить его этого убежища?

Она попыталась вообразить, как действовала на Цзяна Печать все те годы, которые он провел в Синегарде. А что, если она преграждала ему путь не только к Пантеону, но и к собственным воспоминаниям? Что, если прежний Цзян пытался выбраться из-за стены, созданной в его разуме, беззвучно вопил при виде бормочущего чушь идиота, который завладел его телом и языком?

На его месте Рин хотела бы вырваться на свободу.

А если можно было бы стереть все воспоминания о том, что она сделала?

Она не терзалась бы от чувства вины. Никаких больше кошмаров по ночам. В ее памяти не было бы кровоточащих ран, до которых больно дотронуться. Она не слышала бы криков, пытаясь заснуть. Не видела бы горящих трупов, закрывая глаза.

Может, это убежище для трусов. Но Рин там тоже понравилось бы.