Ольгадо повернулся к ней, и она содрогнулась, увидев этот отвратительный провод, торчащий из глаза. «Прости, — сказала она про себя. — Если бы у тебя была другая мать, ты бы не потерял глаз. Ты родился самым лучшим, самым здоровым из моих детей, Лауро, но, наверное, все вышедшее из моего чрева не может сохраниться долго».

Конечно, она не сказала ничего вслух, и Ольгадо тоже молчал. Она повернулась, чтобы пройти в свою комнату и посмотреть, почему там горит свет.

— Мама, — сказал Ольгадо.

Он снял наушники и вытаскивал провод из глаза.

— Да?

— У нас гость, — сказал он. — Глашатай.

Она похолодела. «Только не сегодня», — воскликнула она мысленно. Но она знала, что не захочет видеть его ни завтра, ни потом, никогда.

— Его брюки уже чистые, и он переодевается в твоей комнате. Надеюсь, ты не возражаешь.

Из кухни появилась Эла.

— Ты пришла, — сказала она. — Я сделала кофе, и тебе тоже.

— Я подожду на улице, пока он не уйдет, — сказала Новинья.

Эла и Ольгадо переглянулись. Новинья сразу поняла, что они считают ее проблемой, которую надо решить; по всей видимости, они уже согласились со всем, что хочет сделать здесь этот Глашатай. «Ну, со мной вам так легко не справиться».

— Мама, — сказал Ольгадо, — он не такой, как говорил епископ. Он хороший.

Новинья ответила ему с уничтожающим сарказмом в голосе:

— С каких пор ты стал специалистом по добру и злу?

И снова Эла и Ольгадо обменялись взглядами. Она знала, о чем они думают: как объяснить ей? как уговорить ее? «Никак, дорогие мои дети. Меня нельзя уговорить, и Либо убеждался в этом каждую неделю. Он так и не смог узнать мой секрет. Не моя вина в том, что он умер».

Но она все же изменила свое решение. Вместо того чтобы уйти, она скрылась в кухне, пройдя мимо Элы так, чтобы не задеть ее. На столе выстроились аккуратным кружком крохотные кофейные чашки. В середине круга стоял дымящийся кофейник. Она села и положила руки на стол. «Значит, Глашатай здесь, и пришел к ней. Куда еще ему идти? Моя вина в том, что он здесь, не так ли? Еще один человек, жизнь которого я разрушила, как жизни моих детей, Маркао, Либо, Пипо и свою собственную».

Из-за ее плеча протянулась сильная, но на удивление гладкая мужская рука, взяла кофейник и начала разливать кофе тонкой струйкой в маленькие чашечки.

— Posso derramar? — осведомился он. Что за глупый вопрос, ведь он уже разливает. Но голос его был мягким, в его португальском языке чувствовался красивый кастильский акцент. Испанец?

— Desculpa-me, — прошептала она. (Простите меня.) — Trouxe о senhor tantos quilometros…