— Его третье имя — Као. Собака.

«Ага, — подумали лузитанцы, — именно это мы слышали о Глашатаях Мертвых. Никакого уважения к мертвым, никаких приличий».

— Этим именем вы называли его, когда слышали, что у его жены, Новиньи, опять синяк под глазом, или что она хромает, или что ей пришлось зашивать губу. Если он так с ней обращался, он и был животным.

«Как он смеет так говорить?! Этот человек умер!». Но под гневом лузитанцев скрывалось смущение. Почти все из них когда-то говорили именно эти слова. Глашатай просто повторил публично слова, которые они говорили о Маркао, когда он был жив.

— Нельзя сказать, что вам нравилась Новинья — эта холодная женщина, которая никогда с вами не здоровалась. Нет. Но она была меньше его, она была матерью его детей, и поэтому тем, что он бил ее, он заслужил имя Као.

Они были смущены; они переговаривались вполголоса. Те, кто сидел в траве рядом с Новиньей, украдкой посматривали на нее и отводили глаза в сторону, они хотели видеть, как она реагирует, сознавая, что Глашатай прав, что они ее не любили, что они сразу и боялись, и жалели ее.

— Скажите, этого человека вы знали? Проводил больше времени в барах, чем любой другой, но не завел там друзей, не участвовал в пьяном веселье. Нельзя было даже понять, сколько он выпил. Он был угрюмым и вспыльчивым до первой рюмки, угрюмым и вспыльчивым перед тем, как забыться в пьяном сне, — никто не мог заметить разницы. Никто не слышал, чтобы у него были друзья, и никто не был рад, когда он входил в комнату. Это человек, которого вы знали — большинство из вас. Као. Почти и не человек.

«Да, — подумали они. — Это он и был». Теперь первое ощущение неприличности ушло. Они привыкли к тому, что Глашатай не собирался ничего смягчать в своей истории. И все еще им было неуютно. Потому что они чувствовали иронию, не в голосе, а в словах. «Почти и не человек», — сказал он, но ведь он был человеком, и они неясно ощущали, что хотя Глашатай понимал, что они думали о Маркао, он не всегда соглашался с этим.

— Некоторые — работники литейного цеха в Баирро дас Фабрикадорас — знали его как сильного человека, которому можно доверять. Они знали, что он никогда не обещает больше, чем может сделать, и всегда делал то, что обещал. На него можно было положиться. Поэтому в стенах литейной они его уважали. Но стоило им выйти за ворота, как они относились к нему, как и все остальные — игнорировали, презирали.

Теперь ирония была очевидной. Хотя в голосе Глашатая не было и намека — все та же простая, незамысловатая речь, с которой он начал, — люди, которые работали вместе с ним, без слов почувствовали: «Мы не должны были так игнорировать его. Если в литейном он был достойным человеком, то и за ее стенами мы должны были ценить его».