Его рука вновь попыталась открыть ворота; и снова мучительная боль прострелила руку. «Я не могу просто исчезнуть. Они закроют ворота для всех. Никогда никто не выйдет к свинкам, не объяснит; свинки будут ждать нас, но никто больше не выйдет из ворот. Ни я, ни Уанда, ни Глашатай, и никаких объяснений. Комитет по эвакуации. Они вывезут нас и уничтожат все следы нашего пребывания здесь. Это написано в правилах, но это ведь не все? Что они видели? Как узнали? Может быть, Глашатай сказал им? Он ненормально правдив. Я должен объяснить свинкам, почему мы не вернемся, я должен сказать им».

Кто-то из свинок всегда следил за ними с того самого момента, как они входили в лес. Может, и сейчас за ним следят? Миро помахал рукой. Но слишком темно, они его не увидят. Или увидят? Никто не знает, как хорошо они видят в темноте. Видели они его или нет, никто не пришел. И скоро будет слишком поздно; если фрамлинги следят за воротами, они наверняка уже предупредили Боскинью, и она спешит сюда. Конечно, ей будет ох как неприятно арестовывать его, но свой долг она выполнит. И бесполезно спорить с ней, хорошо ли для людей или свинок сохранять это глупое разделение. Она не из тех, кто подвергает закон сомнению, она делает то, что ей говорят. И ему пришлось бы сдаться, у него нет выбора — где спрячешься внутри? Разве что в стаде кабры? Но перед тем как сдаться, он должен предупредить свинок.

И он пошел вдоль ограды к лугу под горой; там рядом никто не жил, значит, никто его не услышит. Он звал свинок, не словами, а высоким трубным звуком, которым он и Уанда звали друг друга, когда были среди свинок. Они услышат его, они должны услышать его и прийти к нему, потому что он никак не сможет перебраться через ограду. «Так идите же, Хьюмэн, Листоед, Мандачува, Эрроу, Капс, Календар, хоть кто-нибудь, все придите, потому что я хочу сказать вам, что больше ничего не смогу сказать».

Ким потерянно сидел на стуле в кабинете епископа.

— Эстевано, — тихо проговорил епископ, — здесь через несколько минут будет собрание, но сначала я хочу чуть-чуть поговорить с тобой.

— О чем тут разговаривать, — сказал Ким. — Вы нас предупреждали, и это случилось. Он сам Сатана.

— Эстевано, мы минутку поговорим, и ты пойдешь домой спать.

— Никогда я туда не пойду.

— Наш Учитель садился за стол с людьми, которые согрешили более, чем твоя мать, и прощал их. Разве ты лучше Него?

— Ни одна из тех прелюбодеек, которых Он прощал, не была Его матерью!

— Не у каждого мать — Пресвятая Дева.

— Значит, вы на его стороне? Что, церковь открыла дорогу сюда для Глашатаев Мертвых? Может быть, нам стоит разломать собор, а из камней построить амфитеатр, где мы будем поливать наших мертвых грязью, прежде чем закопать их?