— Похоже, что больше, чем обычно.

— И что, на этом ваша ответственность заканчивается? Вы только наносите раны, а лечить их должны другие?

— Это не раны, епископ Перегрино. Это хирургия. И если после я могу помочь в лечении боли, то я, конечно, остаюсь и помогаю. Я не могу дать анестезию, но стараюсь обеспечивать хотя бы антисептику.

— По-моему, вам надо было стать священником.

— Раньше у младших сыновей было только два варианта: священник или военный. Мои родители выбрали для меня военную карьеру.

— Младший сын. И у вас была сестра. И вы жили в то время, когда ограничения рождаемости запрещали родителям иметь больше двух детей без специального разрешения. Таких детей называли, кажется, Третьими?

— Вы хорошо знаете историю.

— Так вы родились на Земле до полетов к звездам?

— Наша проблема, епископ Перегрино, — будущее Лузитании, а не биография Глашатая Мертвых, которому всего тридцать пять лет.

— Будущее Лузитании — моя забота, Глашатай Эндрю, а не ваша.

— Будущее людей Лузитании — ваш забота, епископ. Я думаю еще и о свинках.

— Давайте не будем спорить, чьи заботы больше.

Секретарь вновь открыл дверь, и вошли Боскинья, дон Кристао и дона Криста. Боскинья переводила взгляд с епископа на Глашатая.

— Крови на полу нет, если вас интересует это, — сказал епископ.

— Я просто оценивала температуру, — сказала Боскинья.

— Тепло взаимного уважения, — сказал Глашатай. — Не жар гнева или лед ненависти.

— Глашатай, оказывается, католик по крещению, если и не по вере, — сказал епископ. — Я благословил его, и он стал покорным.

— Я всегда относился к власти с уважением, — сказал Глашатай.

— Это вы угрожали нам инквизитором, — напомнил с улыбкой епископ.

Глашатай ответил такой же ледяной улыбкой.