Ольгадо поднял руку над головой Миро и пошевелил ей.

— Можешь водить глазами?

Глаза Миро последовали за рукой. Новинья сжала руку Миро.

— Ты чувствуешь, что я держу твою руку?

Миро что-то простонал.

— Закрой рот, если хочешь сказать «нет», — сказал Ким, — и открой, если «да».

Миро закрыл рот и сказал: «М-м-м».

Новинья была в отчаянии; она пыталась ободрить Миро, но все равно, это было самое ужасное из всего, что случалось с ее детьми. Когда Лауро лишился глаз и его стали называть Ольгадо (она ненавидела это прозвище, но сама пользовалась им), она думала, что хуже быть не может. Но видеть Миро парализованным и беспомощным — он даже не чувствовал, как она касалась его руки, — этого она не могла снести. Она помнила свое горе, когда умерли Пипо и Либо, и огромную жалость после смерти Маркао. Она даже помнила ноющую пустоту, которую она испытала, когда смотрела, как ее родителей опускают в могилу. Но не было боли хуже, чем видеть страдания своего ребенка и не иметь возможности помочь.

Она встала и хотела выйти, чтобы плакать там, где Миро не увидит и не услышит ее.

— М-м. М-м. М-м.

— Он не хочет, чтобы ты уходила, — пояснил Ким.

— Я останусь, если ты хочешь, — сказала Новинья. — Но ты должен поспать. Доктор Навио сказал, что чем больше ты будешь спать…

— М-м. М-м. М-м.

— Спать тоже не хочет, — сказал Ким.

Новинья хотела прикрикнуть на Кима, сказать ему, что и сама прекрасно все слышит, но сдержалась. Сейчас было не до ссор. К тому же именно Ким придумал систему, с помощью которой Миро давал ответы. Он имел право гордиться, даже считать себя голосом Миро. Так он доказывал, что он все еще часть семьи, что он не собирается покидать их, несмотря на то, что он услышал сегодня на площади. Так он показывал, что прощает ее, и поэтому она промолчала.

— Может быть, он хочет что-то сказать? — предположил Ольгадо.

— М-м.

— Может, спросить что-то? — сказал Ким.

— М-м. А-а.

— Отлично, — сказал Ким. — Руки не шевелятся, значит, писать он не может.