А Габриель стала чудесным бонусом, наградой для героя. Февральская демонстрация студентов и преподавателей тронулась в путь с площади Италии, на авеню Гобеленов Дада и Габи оказались рядом, на бульваре Пор-Руаяль договорились после пойти выпить и всё обсудить, он похвалил её плакат «REVE GENERALE», ловко обыгрывающий «всеобщую мечту» и «greve generale» – всеобщую забастовку, и, тихо бредя в колонне к башне Монпарнас, ещё до того, как на площади Корбюзье демонстрантов со всех сторон блокировала полиция, – Даниэль и Габриэль уже поняли, что торчали на этих ассамблеях и митингах не напрасно.

Маленькая, быстрая, с нервным угловатым лицом и геометрично постриженными чёрными волосами с выбритой линией лба, вся она тоже была из этих острых углов: гладкие локти, маленькие груди с тёмными острыми сосками, ключицы и лопатки. Словно человечек, собранный из значков в разные стороны направленных стрелок на клавиатуре, из многоточия позвонков и с худенькими конечностями из линии подчёркивания.

Когда они впервые оказались вместе голыми, деловито и энергично, как гимнастикой или зарядкой, на скорость и на результат, занимавшаяся любовью Габи заметила:

– Одному из нас надо потолстеть!

Из-за своей стрижки и узловатого тела она была похожа на узкоплечих танцовщиц двадцатых годов, носилась по городу в ботинках а-ля Чарли Чаплин и плотных чёрных колготах, подчеркивавших строго параллельные друг другу ноги под широким длинным свитером. Но как выяснилось со временем, она была второ– и даже третьестепенным персонажем в жизни Дада, и потому давно совершенно не интересным.

Сначала в последний момент у неё не получилось сорваться с ним в Нью-Йорк по цене билета на прямой рейс двадцать четыре доллара, а потом не получилось и всё остальное.

Он не любил её вспоминать: свою временную одержимость ею он теперь объяснял себе влюблённостью в саму любовь, вернее, в совершенно новый для него секс с постоянной партнёршей, который гарантирует доступность акта и для многих других занятий освобождает голову от постоянных мыслей о поиске сексуальной разрядки и близости.

На её месте могла оказаться любая другая девушка, просто оказалась Габриэль.

Но тогда он этого ещё не понимал, и поэтому, когда, вернувшись из разогнанного полицией лагеря протестующих в Закотти-парке и узнав диагноз матери, естественно, поделился с Габи, её исчезновение оказалось очень болезненным.

Через несколько дней он всё же настиг Габи на факультете, и она, перебирая этими своими параллельными, широко друг от друга отстоящими ногами, сдвинув на макушку мягкую шапку, доверительно объяснила: