Спецэффекты, придумываемые властями, с каждым годом всё поразительнее: сияющая, как кипящий изумруд, Сена отражала эту светом на ночной темноте начерченную архитектуру, и казалось, что в неё можно войти. Дада засмеялся: не может быть! Невозможно войти в отражение. Он пригляделся: да, можно…

– Эй, парень! Поосторожнее! Сейчас свалишься!

Кто-то грубо встряхнул его за плечо, и он увидел тоже совершенно невозможного персонажа – здоровяка в бархатных бриджах и квадратном камзоле, с остропикими усами, пенсне и растрёпанной шевелюрой. Тот с неудовольствием смотрел на него:

– Какого чёрта я должен терзаться, не потонул ли ты, когда я ушёл? Не желаю! Изволь дождаться, когда я совсем скроюсь из виду, и тогда хоть пропади пропадом! Понял меня?

Даниэль осознал, что не в состоянии связать и двух слов, и только кивнул в ответ гневному а-ля лондонскому денди.

Внезапно тот участливо наклонил лицо ближе и смягчившимся голосом произнёс:

– Ты плакал? Ну-ну… Всё проходит, и это пройдёт, приятель!

Массивная мягкая ладонь дважды шлёпнула его по щеке, и Дада с ужасом подумал: это как же жалко я выгляжу, если меня пожалел на мосту городской сумасшедший. И всё равно горло в ответ на сочувствие незнакомца предательски сжалось, он кивнул и отвернулся.

– На тебе вот, понюхай. – Здоровяк покопался в круглой матерчатой сумке с вензелями и протянул изумлённому Даниэлю букет свежего, упругого бело-розового душистого горошка. – Только он – и ещё жасмин – пахнут раем. Ну прощай.

– До свидания, – промычал Дада губами в душистые прохладные цветочки, и волна райской эйфории ударила ему в голову. Ведь букет тоже светился в его руках, каждый зубчик, бахрома края были очерчены какой-то светящейся крошечной жилкой, и листики и стебли каждого цветка…

И только тут Дада заметил и понял, что именно его взгляд и есть излучатель того света, который отражают и здания, и река, и букет. Который встречает и отражает обратно всё, на что попадает его взгляд. Боже мой!

Он взобрался коленями на гранитную скамью и опёрся локтями на парапет.

И стал освещать город.

Дотошная вышивка крестиком световозвращательной нитью Эйфелевой башни как раз не была такой уж удивительной. Но привычный вид на Мост Искусств, с семью его веерными пролётами, сейчас, из-за удивительно подробного и точного отражения этих пролётов в глубокой кипящей тёмно-зелёной и свежей воде реки, превращал эти семь овалов во фрактальную геометрию. Под восторженным взглядом Даниэля овалы сворачивались в глубочайшие световые туннели бесконечных преобразований цвета, и было невозможно отвести от них глаза.