Том несколько секунд неподвижно стоял посреди комнаты, потом повернулся к Нэлл.

— И чего я на него злюсь? — пробормотал он. — Я ведь не на него злюсь, на самом деле.

— А на кого ты злишься?

— Наверно, на себя.

Он протянул руку, помогая ей подняться.

— И, правда, пойду, помогу им. Еще не хватало Мишелю страдать из-за наших разборок.

— Ага, давай. И зовите меня, когда закончите, ладно? Займусь уборкой.

— Я думаю, мы с тобой раньше увидимся, за ужином. Там до вечера ковыряться.

Они вышли из каюты. Том повернулся к Нэлл, видно, собираясь что-то сказать, но только улыбнулся и быстро пошел прочь по коридору.

Нэлл всегда считала, что очень неплохо умеет контролировать свое сознание, но теперь ей стало казаться, что она не умеет ничего. Такое простое упражнение — представить красный куб на черном фоне, но она билась над ним уже второй час. В голову упрямо лезли посторонние мысли, неожиданные ассоциации — внутренний диалог не умолкал ни на секунду, превращая лаконичную запись психического потока в бессвязные обрывки фильма, снятого безумным режиссером.

Снова расслабиться, глубоко вздохнуть. Снова увидеть бархатную черноту без единой искорки света. Представить куб — ярко красный, глянцево блестящий, прохладный. Сосредоточиться на кубе, мысленно рассмотреть его с разных сторон…

«Хорошо», — услышала она, наконец, и ощутила теплую волну одобрения и симпатии.

Чужая воля скользнула сквозь нее, стирая напряжение и досаду, как влажная губка стирает мел на школьной доске.

«Отдохни».

Нэлл накрыла бархатная темнота, уютная и ласковая, как мамины ладони. Голову снова ломило, но это уже становилось привычным. Всему этому надо учиться с детства, рассеянно думала она. Медитации, расслаблению, сосредоточению. Как нас учат читать и писать. Может, тогда это не будет так мучительно трудно. А может, все еще проще. Может, наши мозги просто слабы для такого. Шесть слоев неокортекса. А надо семь. Или десять.

«Посмотрим, что получилось?»

Наверняка опять фигня, мелькнуло у Нэлл в голове, но она встряхнулась и снова всплыла в рабочее пространство. Последняя запись выглядела в нем черным шариком размером с горошину. Нэлл мысленно потянулась к ней, соскользнула в нее — и, наконец, увидела то, что и должна была увидеть — красивый стеклянный куб, медленно вращающийся в черной пустоте. Неплохая, в сущности, картинка была густо приправлена безнадежной усталостью ученика, в пятнадцатый раз набело переписывающего длинный тренировочный текст.

Следующую пару часов Нэлл провела, снова и снова погружаясь в странный обрывок воспоминаний, относящийся, видимо, к раннему детству Си-О. Она была рассеянным облачком, скользящим потоком, она плыла, как плывет рыбий косяк, в плотном гравитационном поле массивной планеты, то позволяя разгонять себя упругому давлению магнитосферы, то ныряя ближе к несущимся облакам с цветозапахом водяного льда. Вокруг планеты вращались несколько спутников, и она играла с ними, как волан играет с ракетками, как горная речка играет с валунами на дне — ловя импульсы гравитационных ударов, то ускоряясь, то замедляясь, соскальзывая с орбиты на орбиту. Где-то рядом была мама, и она знала, что та наблюдает за ней: ее согревала любовь, легкая, осторожная, нежная, едва касающаяся сознания…