– Не надо помогать, невесомость… – буркнул врач, выплывая в кают-компанию. Было слышно, как он открыл дверцу промежуточной кладовой, вытащил контейнер с завтраками и, щелкнув карабином, прицепил его к лееру, натянутому вдоль коридора. Затем он всунулся в рубку, вручил Жермену – ближнему к двери – мешок с завтраками для гостей и команды и горделиво выплыл из рубки, словно выступая на вышколенном коне впереди гусарской роты.

– Пистолет!.. – восхищенно проговорил Юнссон.

– Человек без нервов, – сказал Жермен. – Ловите, дамы и господа…

– Он действительно человек без нервов? – спросила Марта, подхватывая на лету двойную тубу.

– Не принуждайте меня к разглашению профессиональной тайны, – сказал Жермен.

– Куда они запропастились, клянусь мартин-гиком? – крикнул Юнссон. – Эй, на верхней палубе, малыш! Принести тебе завтрак?

– Благодарю, я сыт, – ответил бас Албакая. – Скажите, Тиль, что значит «мартин-гик»?

– А какая-то деревяшка. – Юнссон простодушно ухмыльнулся. – Проклятая деревяшка на проклятых парусниках, которые бороздили океаны, когда земля была молодой и красивой.

– Жаль, что вы не знаете, – сказал Албакай.

– Если вам интересно… – послышался голос Сперантова.

Николай забыл о нем. Физик сидел в кресле второго штурмана. Он облизывал губы, а в руке держал завтрак. Один из всей компании он принялся за еду.

– …Гик есть деталь парусного вооружения, дорогой инженер. Это деревянная или металлическая балка-консоль, прикрепленная одним концом к мачте, практически под прямым углом…

Любопытно, что лучшее исследование храбрости сделано не психологами, а детским писателем Житковым, подумал Хайдаров. Какие точные модели! «Не на заячий тулупчик опирался его дух»…

Он выплюнул в кулак верхушку тубы и добросовестно попробовал есть. Вкус, как и следовало ожидать, не ощутился. «Стыдно-с, уважаемый психолог… Воображаете о себе невесть что – этакий вы добропомощный, преданный делу и своим подопечным, а на поверку оказывается – пшик, легковес… Были бы преданы – тоже боялись бы, конечно, но другого. Ибо сказано: „Самый жестокий страх страшащегося – легкомыслие тех, о ком он печется“. А вы страшитесь за себя, уважаемый психолог… На вас сейчас экипаж из девяти человек – есть на что опереться, это вам не заячий тулупчик. Ну ничего, ничего, – подбодрил он себя. – Жуешь, глотаешь, думаешь, значит еще не все потеряно. Думай дальше. Что происходит с теми, о ком ты печешься? Сперантов – с ним ясно. Он наполовину счастлив, наполовину – в ярости, ибо „Мадагаскар“ не приспособлен для космических исследований. Юнссон… Покамест он – черный ящик. Как бы исхитриться включить его мозговые датчики? С пилотов не снимают датчики на время отпуска. А скажу-ка я ему: раз ты стал членом экипажа, включим-ка твои датчики… Но сначала пусть поест. Держится он безукоризненно, пожалуй… Стоник – еще ясней, чем Сперантов. Ни о ком не думает, ни за кого не боится, кроме Гранта Уйма. Страха за себя, соответственно, не ощущает. Сам Грант Уйм опирается духом на чувство долга и на свою вину перед пассажирами. А вовремя я вкатил ему ампулку, – похвалил себя Хайдаров. – Ох, вовремя. Без нее он сейчас… Что? Не знаю что. Может, и сам бы справился. Ох уж эти мне капитаны, строящие куры пассажиркам!.. Вместе с Уймом, на тех же двух жердочках – чувстве долга и сознании вины, – помещаются Краснов и Такэда. Дополнительно Краснов компенсирует тревогу загадкой НО, а Такэда – деловыми хлопотами… Нет, хороший экипаж, хороший! Любопытно, что еще двое – Бутенко и Албакай – опираются на антивину. Они ведь требовали десантирования пассажиров, и сейчас, когда правота подтвердилась, их поддерживает сознание правоты в точности так же, как Такэду и Краснова – сознание неправоты… Дорогой Борис Житков, – проникновенно сказал Хайдаров. – Ничего не стоит наш с вами заячий тулупчик, на который якобы нельзя опереться духом, равно как и высшие моральные ценности, на которые, наоборот, можно и должно опираться… Учтите: если человек храбр, то он найдет себе кучу опор и утвердится на них, как свайная постройка. А ежели он трус, как я, например, – ничто ему не посодействует. И пока неизвестно, почему субъект А – храбрец, субъект Б – трусоват, а субъект Икс и совсем никуда не годен. Говоря начистоту, я всего лишь трусоват, и не более того. – Он незаметно съел завтрак и приободрился. – В моем падении виноват старик Эйнштейн. Какая прекрасная мысль: во всем виноват Эйнштейн. Кто просил его утверждать, что природа коварна, но не злонамеренна? Зачем он убедил нас, что „Бог не играет с человеком в кости“? А теперь кто-то играет с нами, как гепард с черепахой, переворачивает с бока на бок и на спину, и слышно, как когти стучат по панцирю.