– Юнссон, сколько потравили?

Пауза. Юнссон кашлянул и бойко ответил:

– Боюсь, пропустил марку. Тринадцать или восемнадцать метров.

– Прошу быть внимательней, – сказал Уйм.

Шло медленное время. Его течение задавалось тросом – двойной оранжево-белой полоской, пересекающей по диагонали средний сектор траверсного экрана. Белая полоска – кабель, оранжевая – трос. Они монотонно раскачивались. Вдоль них ползли белые, менее яркие, чем кабель, перевязки. Каждые пятнадцать секунд перевязка выползала на экран слева и спустя три с половиной секунды исчезала справа, скрываясь в черноте. Лебедка разматывала трос со скоростью двадцать метров в минуту, перевязки были устроены каждые пять метров. Провожая глазами очередной узел, Хайдаров думал, что Уйм и Такэда подготовили все с немыслимой быстротой – состыковали куски кабеля, навязали сто сорок перевязок, – для этого, наверно, и приглашали Марту Стоник, – и намотали сложный линь на барабан лебедки… Постой, кабель-то еще надо было вывести на скользящий контакт, сообразил Хайдаров. Иначе бы он закручивался – ну и ловкачи, когда же они успели! Ловкачи, любая работа у них путем – если не считать Оккама…

Так прошло полчаса. Диагональная полоса на левом траверсе стала привычной, и теперь все в рубке смотрели на овальный экран Оккама, к которому были подключены объективы капсулы. От непрерывного, безнадежного наблюдения за чернотою, за ничем, глаза Хайдарова заслезились. Он словно бы захотел спать. На экране не было ничего. Даже помех. Черным-черно, словно Николай ослеп и давно живет в темноте и привык к ней.

…Он вздрогнул. Албакай доложил: «Кабель весь». Это было сказано тревожно, не так, как инженер докладывал предыдущие тридцать пять минут. Стоник возразила Албакаю:

– Осталось две перевязи, десять метров.

– Юнссон, сколько на барабане? – спросил Уйм.

Пауза – и сейчас же несколько голосов. Албакай: «Двигатели переложены на тормоз!» Такэда: «Тиль, отвечай!» И спокойно-насмешливый тенор Юнссона:

– Отставить… Я в капсуле. Взял управление на себя.

Затем Такэда:

– Юнссона в шлюзовой нет!

Хайдаров обмер. О это тягостное ощущение непоправимой ошибки! Время, которого не вернешь, движение, которого теперь не сделаешь! «Двинуть бы тебе по башке, по дурацкой башке, которой ты имеешь наглость гордиться!» Но Уйм спокойно повернул голову – взглянул на Хайдарова. Николай машинально подставил ухо. «Оккам?» – шепнул командир. Хайдаров кивнул. «Отключим его?» – «Не надо. Я проверял, – шепнул Хайдаров. – Сейчас проверю Тиля».

Из рубки поспешно выбирались люди. Воистину, это было чрезвычайное происшествие! Тильберт Юнссон не мог попасть в капсулу. Во-первых, ее люк был законтрен «траверсой безопасности», снять которую мог только Оккам – по приказу командира. Во-вторых, расконтренный люк тоже нельзя было открыть, потому что в шлюзовой камере был вакуум, а в капсуле – полное давление, и крышку люка вмяло в горловину этим давлением с силой в полторы тонны. Чтобы все-таки открыть крышку, надо было сравнять давление. То есть удалить воздух из капсулы, а сделать это мог только Оккам. Тот же Оккам. И сделать в единственный момент – при откачке шлюзовой. В другое время был бы слышен свист воздуха.