– Пора бы знать, что психика – вроде пива. Ее разливают по кружкам вне бочки. Внутри-то перемешано…

Кажется, он побелел. Его трясло все сильнее, и Жермен испуганно махнул рукой:

– Э, делай как знаешь. Я умываю руки. – И покосился на хайдаровский значок. «Ты, мол, профессор и член Совета – не я…»

Тем временем Сперантов с настырной вежливостью допрашивал Юнссона:

– Следовательно, какое расстояние между черной зоной и корпусом корабля? По вашей оценке?

– Сто десять – сто двадцать сантиметров по моей оценке.

– Граница четкая?

– Очень четкая.

– Не размыта?

– Совершенно не размыта. По иллюминатору проходила, будто заливало тушью, ровным фронтом.

– А сейчас какая дистанция? Между капсулой и черной зоной?

– Оценить не могу. Малая. На глаз – ее нет.

– Нет дистанции?

– Нет дистанции.

– Простите, вы не могли бы выдвинуть какой-нибудь перископ и попытаться оценить дистанцию?

– К сожалению, у меня нет какого-нибудь перископа, – отвечал Юнссон, сохранивший – для внешнего наблюдателя – профессиональное терпение и чувство юмора.

«Ах, как весело, как радостно шел на плаху Макферсон!» – подумал Хайдаров, взмахнул рукой перед объективом, привлекая к себе внимание пилота, и отчетливо, почти неслышно проговорил: «Серпанин…» Тиль откинул шлем. С каменным лицом повернулся, достал упаковку серпанина, показал ее и проглотил таблетку. Красная пилюля с желтым ободком. Единственное в мире средство от отчаяния. О люди, люди! Почему вы с таким упорством цепляетесь за свое отчаяние?

…У лебедки стояли Албакай и Бутенко. Они были одеты в суперскафандры, имели при себе на всякий случай газовые движители. Албакай выдвинул в космос двухметровый стержень с делениями и докладывал расстояние от обшивки до края черноты. Юнссон не зря считался первоклассным наблюдателем – чернота стояла в ста семнадцати сантиметрах от обреза люка, плавно отодвигаясь на полтора-два сантиметра и возвращаясь к ста семнадцати. А лебедка потихоньку вертелась, отдавая трос – метр за метром. Тишайше, без малейшего рывка пятнадцатитонная капсула прокрадывалась в неведомое. Десять метров в минуту. Ксаверы Бутенко обыкновенным мелом наносил марки на трос. Десять метров в минуту… Юнссон воистину делал невероятное. И через восемнадцать минут трос кончился. Албакай крикнул: «Стоп, конец!» – потравил оставшиеся три-четыре метра и выбросил их за борт. По тросу прошла волна, которой никто не видел.

– Есть. Затормозил, – бесстрастно сказал пилот. – Кругом то же самое. Поворачиваю для обзора… Не знаю. Посветлело как будто.

– Гравиметр? – спросил Уйм.