Впрочем, он мало чем мог им помочь – разве что устало переползать из одного отсека в другой, спрашивая, как у них дела. Пока продолжался полет с ускорением, ничто не могло облегчить их страдания. Все лежали где могли – мужчины, женщины, дети, – словно перевозимый скот, не имея возможности даже вытянуть ноги в не рассчитанных на подобную тесноту помещениях.

Единственная польза, устало подумал Барстоу, заключалась в том, что в подобном состоянии они вряд ли были способны думать о чем-то еще, кроме бесконечно тянувшихся минут. Они были слишком измучены, чтобы доставлять какие-либо проблемы. Позже наверняка возникнут сомнения, разумно ли они поступили, отправившись в полет; начнутся приводящие в замешательство вопросы о том, что делает на корабле Форд, о странных и порой непонятных действиях Лазаруса, о его собственной противоречивой роли. Но все это – потом.

Он с неохотой подумал, что до того, как начнутся проблемы, следовало бы организовать пропагандистскую кампанию. А если он ничего не предпримет, проблемы точно начнутся… и это может стать последней каплей. Наверняка.

Увидев перед собой лестницу, он стиснул зубы и с трудом вскарабкался на следующую палубу. Пробираясь среди лежащих тел, он едва не наступил на женщину, крепко прижимавшую к себе младенца. Заметив, что малыш мокрый и грязный, Барстоу подумал было приказать матери о нем позаботиться, поскольку та, похоже, не спала. Но он не стал ее трогать, зная, что чистых пеленок все равно не найдется в радиусе нескольких миллионов миль. А может, на палубе наверху их десятки тысяч… но ему казалось, что до них столь же далеко.

Он прошел мимо, так и не заговорив с ней. Элинор Джонсон даже его не заметила. С облегчением поняв, что она и ее ребенок целыми и невредимыми оказались внутри корабля, она впала в апатию, вызванную как эмоциональной реакцией, так и невыносимой тяжестью. Когда на них навалился чудовищный вес, ребенок расплакался, а потом затих, не издавая ни звука. Прислушавшись к его сердцебиению, она убедилась, что он жив, и снова провалилась в ступор.

По прошествии пятнадцати часов, когда до орбиты Венеры оставалось всего четыре часа, Либби отключил ускорение. Корабль перешел в свободный полет, но скорость его продолжала расти под возрастающей силой притяжения Солнца. Разбуженный невесомостью Лазарус бросил взгляд на второго пилота:

– Летим по дуге?

– В соответствии с расчетным курсом.

– Ладно, понял, – ответил Лазарус. – А теперь вылезай оттуда и немного поспи. Ты похож на выжатое полотенце.

– Лучше останусь тут и немного отдохну.