– И вообще, монах, откуда такая предубежденность? Может быть, мы поговорим друг с другом и изложим свои точки зрения на нашу ситуацию? Если тебе удастся убедить меня, я сдамся без боя и никто больше не пострадает. Тебе нужно только одно – доказать, что я проклят.

– Ты – дитя Сатаны!

– Вот уж неправда, – возразил я. – Я прекрасно знал своего отца, он был испанским графом, но никак не Сатаной. Скажу даже больше, я не верю в дьявола, впрочем, как не верю и в Бога. Я прожил на свете много лет и не видел ни того, ни другого, так что не могу поручиться, существуют они на самом деле или нет. Скажи, если я выпью литр святой воды, это убедит тебя в том, что я не дьявольское отродье?

– Нет!

– Я так и думал, – сказал я. – Ты слишком закоснел в своей вере, монах. Да, я вампир. Я прожил почти тысячу лет и много раз задавался одним и тем же вопросом: откуда я, что собой представляю, почему я такой, почему отличаюсь от вас? Поверь, я так и не нашел ответа. Почему ты преследуешь меня, монах?

– Потому что ты убиваешь людей, – сказал второй.

– За последние десять лет я убил меньше людей, чем СПИД и наркотики убивают за неделю, – сказал я. – Тем не менее вы не отлавливаете по паркам наркоманов и проституток и не вбиваете осиновые колья им в грудь. Вы охотитесь на вампиров, хотя согласно статистике в массе насильственных смертей гибель по вине вампира не насчитывает даже одного процента. Мы убиваем вас единицами, а вы убиваете друг друга миллионами. Дело в другом. Трудно верить в абстракции, не так ли, монах?

Я смотрел в глаза отца Доминика не отрываясь, он тоже не отводил взгляда. По щеке его стекала струйка пота. То ли климат слишком жаркий, то ли он просто нервничает. С чего бы нервничать такому профессионалу?

– Охота на вампиров представляет обширное поле для веры. Если убедить себя в том, что я – агент Сатаны, то, веря в мое существование, легко поверить в существование Сатаны, а веря в реальность Сатаны, легче поверить и в реальность его извечного противника Бога, но, если вера твоя нуждается в постоянной подпитке, это означает лишь то, что она слаба, монах, и ты сам слаб.

Я увидел слабый проблеск сомнения в глазах славянина, столь слабый, что он не давал мне и тени надежды переубедить его хоть в чем-то, столь слабый, что он не успеет разгореться в оставшиеся минуты его жизни. Дать ему еще год или два, и он может переосмыслить то, чем занимался все это время… Но давать ему время я не собирался.

– Я убиваю людей, – продолжал я. – А вы, люди, убиваете коров и не видите в том никакого преступления. Вы питаетесь плотью и кровью существ, стоящих на нижней по отношению к вашей ступени эволюции, так же поступаю и я. Или вы не верите, что я, бессмертный, не подверженный ни одному из ваших вирусов, проживающий тысячи лет, стою выше вас на лестнице, построенной самой природой? Между прочим, коровы даже не объединяются в отряды, чтобы дать отпор наглым приматам, а покорно идут под нож.