Хамыц и Баргул сразу пришлись ко двору Хушшар своим фантастическим умением на полном скаку читать следы. Да и что там читать, думалось мне, когда я смотрел на широкую полосу избитой тяжелыми копытами травы. Недолго, правда, думалось. До тех самых пор, пока мои спутники и молчуны в синих халатах не установили не только численность отряда противника, но и то, сколько в нем тяжелой кавалерии, сколько легкой, что часть воинов – худшие наездники, что пленные, которых у нас похитили, тоже с ними. Не забыли злодеи и навьюченного трофейными котлами конька.
Хушшар удивил тот факт, что нападавшие даже не сделали попытки отбить пленницу, и я не стал разочаровывать по-детски благородных казачков объяснениями о том, что похищенные черноризцы для них гораздо важнее. По-другому мыслили эти ребята. До противного похоже. Цинично, как дома, аж чем-то родным повеяло. Завоняло.
Кстати, Хушшар весьма удивились, увидев, как мои верные соратники докладывают мне, явно демонстрируя уважение. В их первобытной системе ценностей предводитель, потерпевший поражение, находился далеко не на первой ступени. Я вообще, честно говоря, был поражен, когда их атаман Калман предложил присоединиться к нашей погоне, признав к тому же мое командование экспедицией. То ли спасательной, то ли карательной. Кто детей Средневековья поймет? Лишь бы в нужный момент не подвели. Пока же я с каменной физиономией несся на коне во главе отряда. Интересное дело, некоторая сердитость, заставляющая каменно вздуваться желваки на скулах, совершенно не давала задуматься над тем, как правильно ехать. Наверное, поэтому держался я в седле настолько хорошо, что заслужил парочку одобрительных взглядов от своего нового зама, ехавшего отстав на полкорпуса.
С другой стороны тяжело бухал копытами в землю второй из доставшихся нам жеребцов. Первого сразу приобиходил Хамыц. А на этом, черном как ночь, глыбой мрака сидел Саугрим. И оттого коню было тяжело.
После того как я проморгался, он подошел, молча сунул мне в руку короткий меч с четырехгранным клинком, встал на одно колено, сунул руку под панцирь. Там что-то громко щелкнуло, и кираса гулко бамцнулась о землю. А Саугрим, опустив голову, расстегнул одну за другой пуговицы на своем колете, в результате чего обнажилась мощная, будто выкованная грудь. Вокруг нас стояли рудокопы, мрачно, с явным осуждением глядя на своего лидера. Я же с удивлением смотрел на этот неожиданный и, скажем, несколько несвоевременный стриптиз. Откашлявшись и приняв соответствующую величественную позу, то есть попытавшись задрать подбородок, отчего моя сотрясенная голова немедленно заболела, вопросил (а, каково!):