Как всегда, пришел доктор Джонс, поглядывая на меня с привычной укоризной: «Генри Ревир, всех нас беспокоит ваша неудовлетворенность. Почему вы не можете смириться с жизнью – такой, какой всегда была ваша жизнь?»

«Потому что мне скучно! Я все испытал. Нет никакой возможности столкнуться с чем-то новым, неожиданным, удивительным! Я настолько привык к любым последовательностям событий, что мог бы с уверенностью предсказывать будущее!»

На этот раз Джонс отнесся к моим словам серьезнее, чем обычно: «Вы – наш гость. Вы должны понимать, что наш долг заключается в обеспечении вашей безопасности».

«Но мне не нужна безопасность! Я хочу, чтобы меня избавили от безопасности!»

Доктор Джонс игнорировал мои слова: «Вам придется заставить себя сотрудничать. В противном случае… – он сделал многозначительную паузу, – вы будем вынуждены принять меры, не вполне совместимые как с вашим, так и с нашим достоинством».

«Никакое унижение не может быть несовместимо с моим достоинством, – с горечью возразил я. – Какое достоинство может сохранять животное в зоопарке?»

«В сложившейся ситуации нет ни вашей, ни нашей вины. Все мы обязаны оптимально выполнять свои функции. В настоящее время ваша функция заключается в том, чтобы служить незаменимой связью настоящего с прошлым».

Джонс ушел. Я снова остался наедине с моими мыслями. Угрозы Джонса завуалированы – но, тем не менее, вполне очевидны. Меня предупредили о том, что дальнейшие попытки самоубийства приведут к применению дополнительных средств сдерживания.

Я вышел на террасу и стоял, глядя в морской горизонт – туда, где Солнце заходило за грядой пламенеющих золотом облаков. Я ощущал отверженность – настолько чудовищную, что у меня захватило дыхание. Я окончательно устал от чуждого мне мира, но мне отказывали в возможности его покинуть. Всюду, куда ни посмотри, передо мной открывались перспективы смерти: глубины океана, высоты скалистого обрыва, пульсирующая огнями энергия города. Смерть была привилегией, даром судьбы, наградой – и мне в ней отказывали.

Вернувшись в кабинет, я просмотрел несколько старых географических карт. В доме наступила тишина – такая, как если бы я действительно был один. Но я знал, что это не так. За непроницаемыми для меня стенами бесшумными шагами передвигались смотрители – с их стороны стены выглядели прозрачными. Невесомые ажурные сети искусственной нервной ткани наблюдали за мной над различными участками помещения. Мне достаточно было сделать внезапное движение – и меня снова парализовал бы анестезирующий луч.

Вздохнув, я обмяк в кресле. Приходилось сделать неизбежный, неопровержимый вывод: мне никогда не удалось бы убить себя самостоятельно. Значит, я должен смириться с невыносимым существованием? Я сидел, мрачно глядя на перламутровую стену, следившей за каждым моим поползновением.