– Будто на собаке заживает, – бросила поутру Ясна.

– Собака и есть, – буркнул Сивый. – Бездомный, да ничейный.

Бабка промолчала.

– Тычок-то куда делся?

– По соседям ушел. Звать-зазывать.

Ворожея всплеснула руками.

– Ой, не пойдут! Испугаются!

– За Тычком пойдут. Трезвые или хмельные.

– Эй, хозяева! Звали? – В калитку заглядывал потрепанный мужичок, за ним топтались еще трое. – Плотничать звали?

Ясна рот раскрыла, повернулась к Безроду. В глазах ворожеи плескался немой вопрос.

– Звали, входи. – Безрод с усмешкой покосился на старуху. – Рот, старая, прикрой. Душа вылетит – не поймаешь!

Плотники с опаской вошли, заозирались, – видать, наслышаны были от соседей об ужасной ворожее, – и бочком-бочком подошли к Безроду.

– Делать-то что, хозяин? Сработаем споро, глазом не моргнешь!

Безрод что-то объяснял плотникам, показывал руками, чертил на земле и под самый конец вместе со старшим обмерил шагами весь Яснин двор. Старуха села на крыльцо и снова, как вчера, нечаянная слеза застила белый свет. Вот такого молодца и не хватало старому дому, чтобы усадил старуху на крылечко – издали глядеть, да ни во что не вмешиваться. Чтобы крышу подлатал, заборец поправил, дров наколол.

Мужички, почесывая затылки, загибали пальцы. Дескать, так и так, хозяин, с работой выйдет… э-э-э, столько. Безрод, усмехаясь, покачал головой. Не столько, а вот столько, и где тес такой дорогущий нашли? Старший развел руками, – дескать, потому и дорогой, что буковый, разве на такое дело сосновый пускать? Безрод усмехнулся. Золотым бук выходит. Не столько, а вот столько. Мужичок почесал затылок, оглянулся на товарищей, а как те кивнули, ударили по рукам.

Как водится, первыми во двор ворожеи после полудня заглянули мальчишки. Совсем еще сопливые. У этих смелости оказалось побольше, чем у старших. Соседский постреленок сунул в воротца мордаху, перепачканную малиной, показал страшной бабке язык и дал деру. Не обернула бы ворожея в лягушонка. Потом заглянули сразу трое. И чего это папка с мамкой стращали? И совсем у нее не боязно. Один даже оставил на бересточке у ворот пирожок. А потом и вовсе осмелевший малец, чья рубашонка мела землю, сосредоточенно ковыряя в носу, с трудом открыл воротца и прошел во двор. Ясна, раскрыв рот, озирала собственный двор, нынче полный людей. Никто ее не боится, соседи шумят, гомонят, кой-когда даже смеются. Малец подошел к самому крыльцу, сел на ступеньку пониже Ясны и заявил:

– А Жотьке все равно, тумака дам. Он, дурак, обзывается, дурачком кличет.

– Гарька! – сама не своя позвала Ясна дрогнувшим голосом. – Вынеси мальцу печенья.