— Оба — верх!

На обоих бортах весла лихо взлетели на сушку, гребцы застыли в напряжении. Вай Кау, подождав еще пару мгновений, дал резкую отмашку.

— Бр-ра! — рявкнул он.

Баллисты дружно рявкнули в ответ — и мощная отдача всколыхнула весь корабль, шары пошли — со свистом, кувыркаясь…

И оба — прямо в цель! И грохот! Пламя! Рев! Галеры вспыхнули — от бака до кормы: огонь плясал, гудел, свистел, жрал весла, палубу, борта и уже даже абордажные мостки. Р-ра! Быть того не может! Да это ж не огонь — это куда страшней! Вот он уже и на воде — так и вода горит! И те, кто прыгал за борт, думая, что там можно спастись, теперь горят в воде. В воде, представь себе, горят!

А адмирал вновь закричал:

— С поправкой! Г-товьсь!

Еще взвалили, навели…

— Бр-ра!

Грохот, свист, отдача — и вот еще два попадания, еще два бешеных костра, еще две обреченные галеры. Ну а теперь…

Нет, больше не стреляли.

— В-ва! — крикнул адмирал. — В-ва-ва-ва-ва!

И вновь гребцы ударились грести, весла мелькали, волны яро пенились. Вперед, скорей вперед, в прорыв! И вот уже Хинт слева, а Щер справа, их галеры — как будто гигантские факелы, тушить их и не думают — какое там, уйти б только живым! — и в воду, в воду прыгают, плывут, кричат что-то… А здесь мы их веслами, веслами, веслами — по головам — вот так, вот так, вот так! И…

…Вот и все. Они остались там: кричат, визжат среди горящих волн, а мы — прямо на юг. Гребите же, ведь жар какой, а страх какой, какое жуткое, невиданное зрелище! Гребите, ну! Давай, лох, налегай! Вскочил — и в грудь веслом, упал — весло на грудь, вскочил, упал, вскочил-упал, вскочил-упал; в-ва-ва-ва-ва!..

— Хва! — рявкнул адмирал.

Запели боцманские дудки — значит, отбой, весла суши, значит, ушли-таки! Ф-фу! В-ва… «Седой Тальфар» лег в дрейф, его слегка качало на волнах. Весла заложены, оснастка чуть скрипит, вяло трепещут паруса, на банках — тишина: гребцы сидят, устало, изможденно отдуваются. А по рядам для них уже несут хлеба, кувшины. Краюху обмакнул в кувшин — и в пасть, и этому — в кувшин и в пасть, и этому. Жуют гребцы. Хлеб да вино — чего еще желать, если живым ушел? А там, на выходе из Внешней Гавани…

Хинт догорел уже, пошел ко дну. И Щер идет. А двое, те, что оказались рядом с ними, те еще горят. Крик, перебранка на воде; мелькают головы — все меньше, меньше их, этих голов. Их вскоре вовсе не останется, ибо никто не идет им на помощь. Да и куда, скажи, идти — в огонь, что ли? Вон как он плещется, огонь, вон на волнах как вверх да вниз, вверх, вниз… И двадцать пять галер стоят не шелохнувшись и смотрят, как горят и тонут их товарищи. Но разве можно упрекнуть их, уцелевших, в трусости?! Да ни за что! Ибо такого дикого огня никто вовек не видывал. Р-ра, тут было чего испугаться! Огонь, который, как живой, взмывает, разлетается, жрет все подряд — и дерево, и воду — с ним разве можно совладать? Вот и стоят они, оцепенев от ужаса, и… Тьфу! Ганьбэй и есть Ганьбэй! И Рыжий опустился на сидяк, и замер, опустивши голову. Вай Кау рассмеялся и сказал: