— Но все-таки решился, — спокойно вел разговор Илси-Тнаури. — Решился зарезать человека, не сделавшего тебе никакого зла. Нарушил древнюю заповедь Единого: «не сотвори убийства». Рассчитывал ли ты, сделав свое злое дело, улизнуть незаметно?

Парнишка молчал, опустив голову.

— Правильно, никуда бы не улизнул. Ты, парень, неумеха в таких делах. Настоящий убийца или бы вообще не попался, или, выполнив поручение, откусил бы себе язык и захлебнулся своею же кровью. Из хандары мало кто сможет убежать, и уж явно не ты. Значит, сознательно шел на смерть. Зачем? Что тебе посулили? Золото?

Алликойсу мрачно усмехнулся.

— Правильно смеешься. Зачем деньги покойнику? Так что же? Говори. Все равно тебе нечего терять. Ты так и так умрешь. Но расскажешь правду — умрешь как мужчина, быстрой и легкой смертью от меча. Начнешь же изворачиваться — не обессудь. Выстругать кол и врыть его — минутное дело, но мучения твои продлятся довольно долго. Ты понял?

— А как мы поймем, что парень не лжет? — вполголоса спросил Петрушко.

— А вот идет сюда прочитавший утренние молитвы Миал-Тмингу, — весело ответил воевода. — Посвященный знает, когда говорят правду, а когда ложь. На то ему и дан Единым дар. Он просто посидит тут с нами, послушает.

Парнишка закашлялся, задергался, но веревки держали его крепко. Потом он вдруг заплакал — навзрыд, по-детски, не стесняясь никого и ничего.

— Что, — мягко спросил подошедший старик-посвященный, — страшно умирать?

— Нет, — подняв зареванное лицо, отозвался парень. — Стыдно.

— Единый видит сейчас тебя как прозрачное стекло, видит все твои грехи, так очисти себя перед Его лицом, — посоветовал Миал-Тмингу. — Расскажи все без утайки, и быть может, посмертие твое будет легким.

Алликойсу со свистом втянул в себя воздух, помолчал чуть-чуть — и слова полились из него мутным потоком. Петрушко едва удержался от сравнения с прорвавшейся канализацией. А все и впрямь было крайне гадко. Мальчик жил себе в предместье Кхермат-Лназу, в небогатой, но и не нищей семье кузнеца. Вместе со всеми соседями, поплакав чуть-чуть, приняли веру в Единого. Куда же против государя? Ему же виднее, какие боги Сарграму нужны. И все бы ничего, но мать с младшими детьми летом отправилась на юг, в приграничные земли, к своей родне. И повидать, и хлебом помочь — голодно там, в степи. Отец, хоть и ругался, а отпустил. Нельзя не помочь, традиции опять же. Правда, Алликойсу оставил при себе — кто-то же должен по кузне помогать.

Время шло, пора было матери и возвращаться, но… Пустота и тишина с юга. Волновались, грешили то на разбойников, то на степняков. Не знали, что и думать. А неделю назад Алликойсу пригласил в трактир человек. Серьезный человек, взрослый, одет не то чтобы роскошно, но явно при деньгах. Выпили, закусили. Алликойсу и радовался, и недоумевал — с чего бы такой серьезный дядя с ним, пацаном, так уважительно? А серьезный дядя передал привет от матери и сестричек с братишками. После чего сухо объяснил, что задержаны они сторожевым олларским отрядом и находятся в башне Аита-Нгоо, в заточении. Как единянские шпионы, прибывшие мутить воды в добром Олларе. И ждет их костер, всех — даже двухлетнюю Миут-Мгии. Правда, есть варианты… Далее серьезный дядя вывел парнишку из кабака, снабдил деньгами и указал человека, который должен умереть. Чем скорее, тем лучше, но ни в коем случае не позже, чем хандара окажется у стен замка Айн-Лиуси. Тогда родных пощадят и даже помогут вернуться в Сарграм. Вот и все.