—
И Штернберг со смутной досадой подумал, что, кажется, наконец-то начинает понимать памятные слова старого музыканта: то, что должно служить целью, он превращает в средство.
— Доктор Штернберг, сыграйте ещё что-нибудь, — попросила Дана, с ожиданием глядя на его руки.
— Я полагаю, этого довольно, иначе вы опоздаете к ужину.
— Да я и так уже опоздала. — Она беззаботно махнула рукой. — Сейчас меня даже в столовку не пустят. Знаете, эти идиотские правила… — Она оборвала себя, уткнувшись взглядом в петлицы Штернберга.
— Ну, в таком случае нарушим ещё одно идиотское правило, — усмехнулся он. — Можете поужинать со мной. Ужин мне доставляют прямо на квартиру. Правда, придётся поделить его на двоих.
— Ну знаете…
Штернберг и сам понимал, что зашёл со своими выходками уже слишком далеко. Но не мог остановиться.
— Дана, заставлять я вас не собираюсь. Решайте сами, что для вас лучше: поесть сейчас или же оставаться голодной до завтрашнего утра.
Она сомневалась, но недолго.
— Поесть…
Втайне Штернберг ликовал так, будто был представлен к награде. Доставленный к порогу ужин (рыбное жаркое в сливочном соусе, сыр и черничный пирог) он разделил пополам, дополнив бутылкой лёгкого белого вина из своих запасов, а чтобы гостья за время его приготовлений не передумала, положил перед ней подарочное издание «Северной мифологии» с великолепными иллюстрациями фон Штассена, в каковое она немедля, из-за роскошных картинок, и вцепилась.
Вид сервированного сверкающим серебром стола привёл Дану в состояние отстранённой задумчивости. Штернберг с интересом наблюдал за девушкой. Дана словно в полусне расстелила на коленях салфетку, взяла нож и вилку и вдруг, на мгновение очнувшись, произнесла:
— Моя мать играла на фортепьяно… Оказывается, я помню. Она играла не так, как вы… Её пальцы спотыкались. Но мне всё равно очень нравилось…
— Штернберг отодвинул свою тарелку и принялся смотреть, как она ест — одурманенная вкусами и запахами, изумлённая той памятью, что проснулась в её руках, уверенно управляющихся с элегантным столовым серебром. Дана быстро распробовала вино, но после первого же бокала её так повело, что Штернберг счёл за лучшее отставить подальше и бокал, и бутылку. Девушка смотрела на него с растерянной улыбкой, блестели дивные зелёные глаза в густых ресницах, блестели раскрасневшиеся от вина влажные губы, и Штернберг со сладостным содроганием подумал, что легко сумеет споить ей ещё пару-другую бокалов, а затем запросто подсесть к ней, вволю её полапать и задушить поцелуями. И пока он, стыдясь себя, мысленно обмусоливал эту заманчивую возможность, Дана отставила пустую тарелку и устремила выразительный взгляд на его, нетронутую. Штернберг молча передвинул девушке свою порцию. Дана с виноватым видом проглотила и её.