Корабль поплыл дальше. Он плыл и плыл — Кентон не знал, по каким признакам он ориентировался и к какому порту шел. Проходила ночь за ночью. Покров тумана, чьим краем был горизонт, расширялся или сжимался в зависимости от того, густел ли туман. Они попадали в бури, ревущие бури, когда серебро тумана сменялось медью, янтарем, тьмой чернее ночи. Бури, вспарывающие небо молниями, чуждыми, но прекрасными. Молниями, которые были похожи на осколки драгоценных призм, будто разбившаяся на куски радуга. Бури, что гремели поступью грома, металлического, подобного звону колоколов, — грохот цимбал, следующий за россыпью разноцветных драгоценностей.

Сила моря постепенно проникала в Кентона через его весло, как и говорил Сигурд, укрепляя его, делая его другим человеком, превращая его тело в машину, прочную и гибкую, как рапира.

Между периодами сна Сигурд рассказывал ему легенды викингов — неизвестные саги, потерянный эпос Севера.

Дважды черный жрец посылал за ним — допрашивал, угрожал, льстил — все зря. И каждый раз все более и более мрачным становилось его лицо, когда он отсылал Кентона обратно к веслам.

Сражений между богом и богиней больше не происходило. И Шарейн оставалась в своей каюте во время сна рабов. Когда же Кентон бодрствовал, то не мог повернуть голову, чтобы не получить удар бича Захела. Так что часто он позволял рогу сна делать свое дело — что толку бодрствовать, если Шарейн прячется?

Однажды, притворяясь спящим, Кентон услышал шаги на ступенях. Он повернулся, лежа на скамье, будто в беспокойном сне. Шаги затихли возле него.

— Зубран, — послышался голос Гиги, — этот человек превратился в молодого льва.

— Довольно силен, — прорычал перс. — Жаль, что его сила впустую пропадает здесь, двигая корабль из одного тоскливого места в другое, столь же безрадостное.

— Я думаю так же, — ответил Гиги. — Силы ему теперь не занимать. И отваги тоже. Помнишь, как он перебил жрецов?

— Помню! — Сейчас в голосе Зубрана не было скуки. — Как я могу забыть? Клянусь сердцем Рустама, могу ли я забыть? Это было похоже на свежий ветер, впервые за столетия. За это я ему должен.

— К тому же, — продолжил Гиги, — он верен тому, к чему лежит его сердце. Я рассказывал тебе, как он защитил своей спиной человека, который спит рядом с ним. Поэтому он мне нравится, Зубран.

— Это был прекрасный жест, — ответил перс. — Несколько напыщенный, но все же прекрасный.

— Сила, верность, отвага, — огласил барабанщик, после чего тихо, с весельем в голосе добавил: — И хитрость. Необычайная хитрость, Зубран, ибо он придумал затыкать уши, чтобы спастись от рога сна, и лежит сейчас, бодрствуя.